Войдя в свою келью, царица-инокиня переоделась и, усаживаясь в кресло, обратилась к своей юной гостье:
– Так ты – дочь боярина, то бишь графа Бориса Петровича Шереметева? Мой покойный царь-муж русских прирожденных бояр в немецкие графы производил. Любил покойник неметчину и чуть всей Руси в неметчину не повернул! – взволнованно добавила она и, показывая графине Наталье место на стуле, рядом с собою, предложила ей: – Садись!.. В ногах правды нет!
– Смею ли я, царица-матушка, сидеть перед тобою?
– Какая я царица? Монахиня смиренная я, а не царица. Точно, была и я царицей, только это давным-давно прошло. Все прошло, все рушилось… Ну, поведай мне, Натальюшка, что нового? Правду ли говорят, что мой внучек-царь Меншикова отправил в ссылку?
– Правда, государыня-матушка, правда, князь Меншиков в государеву опалу попал.
– И ништо, ништо ему. Еще лютой казни следовало бы его предать. Злодей он мне и сынку моему злополучному. Немало этот Меншиков злобы да несчастья принес. О Господи, прости, помилуй!.. Словами своими я грех совершила! Грешница я, грешница!.. Да уж больно много и выстрадала, много лютого горя перенесла, оттого и сердце мое стало такое злобное! Значит, Меншикова постигла кара Господня? О его падении недавно писал мне Остерман. Да плохо я ему верю: подлиза он, льстец, хитрый немец. Крепко боюсь я, что он и внука моего, Петрушеньку, испортил… Вот еще Долгоруковых я, грешница, недолюбливаю! А говорят, князь Иван днюет и ночует у государя… Государь молоденек, привязчив, глядишь – живо всего послушается, что вороги его из корысти для себя ему посоветуют. А долго ли тут до греха? Вот и болит мое сердце, как бы Петрушеньку не испортили!.. Кто их знает, что людишки, близ него, молоденького, несмышленого стоящие, задумали. Совсем не знаю я князя Ивана… Может, ты, графинюшка, знаешь его?
– Как же, государыня-матушка, знаю, – вся вспыхнув и опуская свою хорошенькую головку, тихо ответила Наталья Борисовна.
– Да ты что? С чего что зорька алая вспыхнула и головушку свою опустила? Видно, полюбила князя Ивана? Так, что ли?
– Матушка-царица… Я за тем и в обитель приехала, чтобы видеть твои пресветлые очи и, если удастся, испросить твоего благословения на новую жизнь. Князь Иван Алексеевич просит моего согласия с ним под честный венец идти. В Питере я была, там и увидал меня князь Иван. Из Питера он и письмо прислал, просит моего согласия. Скоро он с великим государем в Москву прибудет… В письме-то еще такая приписка есть: «Хотелось бы мне приехать к тебе в палаты не чужим человеком, а твоим женихом».
– Да мне-то что до этого? С чего ты вздумала моего совета просить?
– А вот с чего, матушка-государыня! Ты – святая старица, много горя перенесла и разного несчастия вытерпела, изведала жизнь. Вот Бог и надоумил меня просить твоего совета и последовать мудрым словам твоим. Еще, матушка-царица, ты изволила сказать, что государь привязался к князю Ивану. Правда это… А ведомо ли тебе, что князь Иван ведет жизнь бесшабашную, разгульную?
– Слышала про то, слышала, вот и боюсь, чтобы мой внук-государь не научился дурным примерам от князя Ивана. Ведь дурное скорее перенимается, чем хорошее.
– А я-то, матушка-царица, на что? Став женою князя Ивана, я постараюсь отстранить его от всего дурного… Сердце у него доброе, хорошее; его скоро можно вразумить и от разгула отучить.
– Помоги тебе Господь в этом, Натальюшка! За твое благое намерение и тебе благо будет.
– Так ты, матушка-государыня, соизволяешь на мой брак с князем Иваном? – радостно спросила Наталья Борисовна.
– Ты, Натальюшка, с первого взгляда пришлась мне по нраву. Чистое у тебя сердце, хорошее. Я рада твоей судьбе, твоему счастью, только смотри – прочно ли то счастье будет? Я так же, как вот ты, радовалась безмерному счастью, когда выходила за царя Петра замуж, думала, счастью тому конца не будет, а оно пронеслось как миг единый. Прости пока, устала я, пойду прилягу. А за князя Ивана выходи. Приедет он в Москву, я с ним сама поговорю.
Счастливой и довольной вернулась молодая графиня Шереметева на Воздвиженку, в свои роскошные палаты.
В пятнадцати верстах от Москвы живописно раскинулась большая усадьба Горенки, принадлежавшая князю Алексею Григорьевичу Долгорукову.
Княжеские палаты были удобны и поместительны. Каменная лестница и дверь с железными затворами вели в большие сени, в которых находилось несколько стеклянных фонарей. В приемных покоях стояли лавки и стулья, обитые цветными сукнами и кожею; тут же находились и столы, липовые и дубовые, резные, круглые и четырехугольные; некоторые были обиты кожей, а некоторые покрыты цветными скатертями. На стенах, покрытых обоями вишневой камки или камчатными зеленями, местами были прибиты ковры; в каждой горнице находились образа в дорогих окладах; в парадной горнице висел портрет Петра I, писанный на полотне, в золоченой раме; в той же горнице находились большие стенные часы и орган; на дверях и на окнах – суконные красные драпировки.