– За какое, матушка-царица?
– Изволь, скажу: ты взялся быть воспитателем внука моего, государя Петра Алексеевича, и должен беречь и блюсти его как зеницу ока, следить, учить всему хорошему и от всего дурного останавливать… А ты…
– Что же я могу поделать, матушка-царица? Государь давно перестал меня слушать и все мои слова в резон не ставит, – оправдывался Андрей Иванович.
Он говорил совершенную правду; император-отрок любил Остермана, доверял ему, но, когда Андрей Иванович пытался наставлять его, плохо слушал и даже вовсе не слушал. О занятиях науками и совсем нечего было говорить. Петр считал свое образование оконченным.
– А зачем ты к государю Долгоруковых допустил? Зачем? Ведь они совсем завладели моим внуком, с пути его сбили! И теперь еще женить задумали на дочери князя Алексея, – продолжала старица-царица упрекать бедного Остермана, который и бледнел и краснел от этих упреков. – Пара ли прирожденному царю княжья дочь? Ведь она и летами старше его, и не в меру, говорят, спесива, своенравна. Разве такая-то достойна быть царицею? Чего молчишь-то?
– Что говорить – не знаю… мои оправдания, матушка-царица, вы слушать не изволите, – совсем упавшим голосом ответил Андрей Иванович.
– А ты вот что: если сумел отстранить от государя Меншикова, то сумей и Долгоруковых отстранить.
– Едва ли, государыня-матушка. Долгоруковы забрали большую силу.
– Меншиков был много сильнее их. Сумел же ты его убрать со своей дороги. Теперь и с Долгоруковыми сумей то же сделать. Ну, мне пора. Прощай!.. Прощай и ты, горлица моя, голубка чистая… Храни тебя Господь! Иду о здравии твоем молиться.
Инокиня-царица подошла к больной царевне, перекрестила ее, поцеловала в лоб и вышла своей величавой походкой.
«Ну и женщина!.. Задала мне баню, как говорят русские. Что, если бы ей да власть в руки? Фу!.. Нет, подальше от нее, подальше», – посматривая вслед уходившей инокине-царице, подумал Остерман.
Разговор инокини-царицы с Остерманом произвел на больную Наталью Алексеевну удручающее впечатление: она лежала с закрытыми глазами в полузабытьи, дыхание у нее было тяжелое, прерывистое, и она тихо шептала в бреду:
– Брат… милый… Петруша… я так ждала тебя!.. Поедем отсюда!.. Далеко, далеко уедем… едем же скорее к маме, она нас ждет…
– Доктор, что это? Царевна, кажется, начинает бредить? – меняясь в лице от волнения, спросил Остерман у вошедшего придворного доктора Бидлоо.
– Да, барон, это – предсмертный бред, – тихо ответил доктор, отводя в сторону Остермана. – Спасти царевну от смерти может только один Бог. Я поддерживал больную лекарствами, пока это было возможно, но теперь ежечасно силы слабеют, жизнь угасает.
– Боже, где же государь? Что он не едет? – чуть не с отчаянием воскликнул Остерман.
Но государь был уже недалеко от слободского дворца; его лошади неслись вихрем, везя его из Горенок.
– Где сестра? Что с ней? – задыхающимся голосом спросил Петр, вбегая в комнату умирающей сестры.
– Наконец-то, государь, вы приехали… Великая княжна несколько раз изволила спрашивать о вас, – обрадовавшись приезду государя, проговорил Андрей Иванович.
– Что с ней, что?
– Слаба… очень слаба… в забытьи находится.
– Петруша… ты приехал… я слышу твой голос, – очнувшись, слабым голосом проговорила царевна.
– Наташа, голубушка, что с тобой? – с рыданием воскликнул император, бросаясь на колени перед умирающей и целуя ее руки.
– Умираю, Петруша… думала, я тебя не дождусь… Не плачь, голубчик! За тебя молилась я на земле, молиться стану и на Небесах.
– Наташа, Наташа, я сам умру скоро, – зарыдал Петр. – Без тебя я жить не буду… Повторяю, Наташа: умрешь ты, и я умру.
– Ты должен жить, Петруша, должен… Твоя жизнь нужна… Ты – царь. Послушай меня, мой голубчик! Оставь свою охоту и займись делами. Ах, Петруша, ты не сознаешь, что на тебе лежит великая обязанность. Слушай и поступай так, как посоветует тебе Андрей Иванович. Он добрый, честный и предан тебе. А Долгоруковых не слушайся: они, как Меншиков, больше думают о себе.
– Ваше высочество, вам вредно много разговаривать, – проговорил было Остерман.
– Вредно? Ах, Андрей Иванович, да ведь теперь мне все равно. Я умираю.
– Наташа, не говори так! Не говори! – не переставая громко плакать, проговорил император-отрок.
– Полно отчаиваться, мой милый, надо покориться воле Божьей. Обещай мне, Петруша, оставить охоту и разные забавы, а главное – уезжай скорее в Питер.
– Хорошо, Наташа, я все брошу. Я уеду в Питер, только не один, а с тобой, моя милая, дорогая сестра.