В летнюю пору Анютка с зари до глубокой ночи проводила в лесу; разве прибежит домой за куском хлеба – вот и весь ее обед. В лесу ей было хорошо, привольно, ягод много, лесных цветов, залезет на дерево, усядется на суку, смотрит, как белки с дерева на дерево, с сука на сук прыгают, а то пугать начнет. Идет какой-нибудь прохожий лесом – Анютка выследит, когда он поравняется с тем деревом, на котором она сидит, да как вдруг вскрикнет не своим голосом или захохочет. Прохожий бросался бежать без оглядки, в уверенности, что это – леший.
Гаврила Струков любил свою дочку до безумия.
Вот к этому-то леснику и привезли Марусю холопы князя Ивана, причем один из них передал такой приказ его:
– Молодой наш князь прислал к тебе под наблюдение эту птаху и приказал беречь ее да стеречь пуще своего глаза. Отведи ей горницу в верхнем жилье, почище и получше, но из горницы на единый шаг не выпускай; всего лучше держи ее под замком. Корми и пои послаще, не жалея денег: князь Иван Алексеевич за все тебе сторицею заплатит и княжескою милостью тебя не оставит. А если выпустишь пташку из клетки, так уже прямо со своей головой простись!..
– А что это за птаха? – спросил лесничий.
– А кто ее знает?.. Может, посадская, а может, и купеческая дочь, только птица не важного полета.
– Ладно, так и знать будем.
Княжеские холопы уехали обратно в Москву, а Маруся как-то невольно покорилась своей участи и осталась жить в лесу, в доме лесника.
Согласно княжескому приказу, Гаврила отвел ей в верхнем этаже чистую и просторную горницу, а для услуг приставил к ней свою четырнадцатилетнюю дочь Анютку. Та с радостью принялась служить «краденой» боярышне. Обе они сошлись с первого же дня, полюбили друг друга и считались подругами. Анютка, с согласия отца, перебралась в горницу Маруси, и лесничий запирал их на ночь на замок.
Пока происходили все описанные ранее события, император-отрок продолжал жить в Москве, увлекаясь разными развлечениями и главным образом охотой. Его воспитатель, вице-канцлер Остерман, не раз спрашивал его, когда же он пожелает вернуться в Петербург; император отвечал: «Скоро, скоро!» – но проходили недели, месяцы, а государь и не думал о переезде в «Петров парадиз».
Петру II не хотелось оставлять Москву, так как он чувствовал себя здесь гораздо свободнее, нежели в северной столице. Находясь под влиянием Долгоруковых, он предавался беспечной жизни и вовсе не занимался делами, а также и своим образованием.
Да и до этого ли было императору-отроку, до наук ли, когда Долгоруковы каждый день выдумывали для него все новые и новые развлечения? Они приучили императора ездить на охоту под предлогом совершенного удаления от царевны Елизаветы Петровны, в которую он действительно был влюблен, но на самом деле для того, во-первых, чтобы удалить его от всех тех, кто мог говорить ему о возвращении в Петербург, а во-вторых, для того, чтобы он не занимался государственными делами и чтобы поселить в нем, если возможно, мысль о введении старых обычаев, и, наконец, для того, чтобы заставить его жениться на княжне Долгоруковой. Родственники последней зорко стерегли императора-отрока и не допускали к нему других вельмож, боясь, как бы последние не помешали своими наговорами их плану, но, несмотря на это, заметно было не только охлаждение, а даже нерасположение государя к своей невесте. Князь Алексей Григорьевич рассыпался перед императором в похвалах своей дочери, но государь равнодушно слушал эти похвалы и все реже и реже изъявлял желание видеть свою обрученную невесту.
Впрочем, княжна Екатерина нисколько не сожалела об этом. В откровенной беседе с сестрой и с другими близко стоявшими к ней лицами она говорила:
– Я уверена, что мой августейший жених не любит меня, да и я люблю его как государя, но не как жениха: ведь он для меня молод, совсем мальчик, с таким мужем ни царская корона, ни почести, ничто не прельщает меня… и я с радостью отказалась бы от всего. Но мой отец честолюбив, он хочет задуманного брака, и я покоряюсь, хотя и скрепя сердце. Одно только и примиряет меня, а именно – что женою государя я не буду, я в этом уверена… я предчувствую…
И это предчувствие не обмануло княжну Екатерину. Как увидим дальше, все честолюбивые помыслы Долгоруковых рушились, и за свое честолюбие они страшно поплатились.
Однако Остерман не оставлял своей мысли о необходимости возвращения государя в Петербург и однажды опять сказал ему: