– А вы где же были? – спросил у него князь Иван.
– У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» – а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь узнать, о чем она с государем говорила!
– А вы бы у стен спросили, – хмуро заметил князь Иван, – если вам так интересна эта беседа.
– Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина – божеское наказание для меня!
– Погодите, божеское наказание еще впереди! – как-то загадочно промолвил молодой князь Долгоруков.
– Ну, ну, ладно, не каркай! – уже более примирительно сказал ему отец. – К государю-то пойдем скорее. Смотри, Иван, теперь в оба… всякая минута дорога.
Долгоруковы вошли к умирающему императору-отроку.
Цесаревна Елизавета Петровна окончила молитву, подошла к своему державному племяннику, который все еще находился в забытьи, перекрестила его и, бросив гордый, презрительный взгляд на Алексея и Ивана Долгоруковых, направилась к двери.
– Ваше высочество, напрасно вы так близко подходите к государю. Оспа – болезнь заразительная, – предупредительно произнес князь Алексей Григорьевич.
– А вы опоздали, князь, – вместо ответа насмешливо промолвила ему Елизавета Петровна.
– Как опоздал? – меняясь в лице, чуть не воскликнул князь Алексей Григорьевич. – Я что-то плохо разумею, ваше высочество.
– Я долго пробыла у государя-племянника и о многом успела переговорить с ним. Вас тут не было и мешать нам было некому, – с насмешливой улыбкой произнесла Елизавета Петровна и вышла своей величавой походкой.
– Ты слышал?.. слышал?.. Она еще глумится. А все ты, простофиля, разиня, – злобно воскликнул Алексей Григорьевич, обращаясь к сыну.
– Чем же я-то виновен? Ведь над вами цесаревна глумилась, а не я.
– А ты зачем допустил ее к государю, зачем их вдвоем оставлял, ротозей!
Но князю Алексею Григорьевичу пришлось скоро прервать свое ворчанье на сына, потому что больной государь забредил и заметался от страшного жара.
– Лиза, ты здесь? – пролепетал он. – Не отходи, пожалуйста, от меня! Как я рад тебе! Что это? Я… я лечу… Господи, как высоко… высоко!.. Пить, пить, жжет… скорее пить!
Князь Иван дрожащими руками подал державному страдальцу прохладительное питье. Утолив жажду, император-отрок опять впал в забытье.
– А дело-то плохо: государю не встать, – с глубоким вздохом проговорил Алексей Григорьевич.
– Уж куда тут встать! Едва ли день проживет.
– Так надо скорее делать наше дело.
– Ах, батюшка, страшно!.. – тихо ответил князь Иван, опуская голову.
– Чего страшиться? Чего?
– Да как же! Ведь это – большой проступок.
– Не того страшись, что ты подделаешь подпись умирающего государя, а бойся того, что мы не успеем совершить задуманное нами. Ведь тогда наша погибель неизбежна, – тихо, но внушительно промолвил князь Алексей.
– Что делать? Что делать? – простонал князь Иван, ломая руки.
– Слушать отца и быть покорным ему.
– Да ведь я и то слушаю и делаю все, что вы хотите… я беру тяжкое преступление на себя ради вас.
– Ты не так говоришь, Иван: не ради меня ты делаешь, а ради всего нашего рода. Да и что теперь раздумывать, раз дело решено? Ты обязан исполнить то, что мы постановили.
Князь Иван, понурив голосу, стоял перед отцом, и ему вспомнилось в мельчайших подробностях все то, что решили его родичи. Когда выяснилось, что на выздоровление императора-отрока нет никакой надежды, Долгоруковы, мучимые предчувствием за будущее, составили семейный совет. Они, так искусно забравшие в свои руки державного отрока, ни на минуту не отходившие от него, словом и делом поощрявшие его к разным забавам, сознательно толкавшие его на разврат, лишь бы отвлечь его внимание от всего окружающего, и, наконец, сумевшие заставить его обручиться с нелюбимой невестой Екатериной Долгоруковой, – казалось, были совсем уже на пороге к высшей власти, и вдруг теперь смертельная болезнь императора грозила им лишением всего достигнутого положения и даже, может быть, полной гибелью. Само собой понятно, что они ревностно заботились о том, чтобы избежать всего этого.
Тускло горели свечи в высоких подсвечниках в Головином дворце, в спальне князя Алексея Григорьевича. Бледный, взволнованный, полулежал он на кушетке, а около него собрались все родичи, близкие ему люди; на всех лицах было выражение непритворной тоски и горя; тяжелой скукой веяло в этом роскошном покое временщика. Наконец князь Алексей заговорил: