– Иванушка, грех подсматривать, – увидя в дверях своего мужа и грозя ему маленьким пальчиком, с улыбкой проговорила Наталья Борисовна.
– Я не подсматриваю, Натальюшка, я соскучился по тебе. Да и ехать нам пора.
– Я совсем готова. Хорошо, Иванушка, я нарядилась?
– Хорошо. В этом наряде ты затмишь всех красавиц в мире.
– Уж и в мире! Тоже скажешь!
– А разве я неправду говорю? Вот и матушка тебе то же скажет. Матушка, ведь моя Натальюшка красивее и пригожее всех на свете? Ведь так?
– Так, так, Ванюшка. Бог наградил тебя доброю и красивою женою, – с улыбкой промолвила Прасковья Юрьевна.
– Ну, ну, хорошо! – сказала Наталья Борисовна. – Вот я и готова… Давай руку, Иванушка, и пойдем.
Молодые вышли в переднюю.
Там поджидал их князь Алексей Григорьевич; он стал говорить сыну о том, к кому тот должен вперед ехать с визитом с молодой женой. Вдруг его слова были прерваны стуком колес и лошадиным топотом. Очевидно, на двор кто-то въехал.
– Эй, узнать, кого еще нелегкая принесла! – крикнул лакеям князь Алексей Григорьевич.
Несколько лакеев бросились выполнять приказ своего господина, но их остановил старик дворецкий; он уже шел с докладом о приезде незваного гостя.
Этим гостем был сенатский секретарь, привезший грозный указ, которым князь Алексей Долгоруков ссылался в дальнюю ссылку со всем своим семейством.
– И повелено тебе, князь, и всей твоей семье выехать отсюда не далее как через три дня, – холодно проговорил сенатский секретарь, дочитав указ.
– Куда же меня ссылают? – побледнев, спросил князь Алексей.
– Назначено тебе жить безвыездно до нового указа в твоей пензенской вотчине, в селе Никольском.
– Господи, какая даль! И выезд мне из той вотчины запрещен?
– Да, запрещен.
Весь этот разговор, разумеется, слышали князь Иван и его молодая жена, и он поразил их как громом.
Нелегко было некогда всесильным, а теперь опальным Долгоруковым расставаться со своею излюбленной усадьбой и ехать в распутицу в дальнюю вотчину. Долгоруковы и их дворовые, не зная хорошо дороги, сбивались, попадали в болота, среди которых иногда приходилось им проводить и ночи под открытым небом в наскоро разбитых палатках.
Что выстрадала и вытерпела новобрачная княгиня Наталья Борисовна, привыкшая к богатству, к изнеженности, а теперь принужденная ходить в мокрых башмаках и мокром платье и спать на сырой постели, и сказать трудно. Невесело, нерадостно проводила она свой медовый месяц.
– Натальюшка, голубушка, неужели ты не клянешь меня? – спросил у нее однажды упавший духом муж.
– За что? – удивилась она.
– А за ту муку, которую ты терпишь из-за меня? За то страдание, что переносишь, моя голубка незлобивая!
– Ведь и ты терпишь, Иванушка, и ты несешь муку.
– Я достоин того, поделом и наказание мне, а ты…
– С тобой и мука мне всласть. Обо мне ты не заботься, а вот что с тобою происходит, скажи-ка мне? Ведь тебя теперь узнать нельзя: ты побледнел, похудел, видимо, нездоров. Впрочем, и немудрено: и дорога мучительная, и погода сырая.
– Нет, не от того… не от того. Душа болит, душа терзается. – И на глазах князя Ивана выступили слезы.
– Родной, ты плачешь? Полно!.. Твои слезы тяжелым камнем падают мне на сердце.
– Не за себя скорблю, а за тебя. Себя кляну, Натальюшка, за прошлое кляну. Много я грешил, неправдой жил.
– Бог милосерд и прощал более тяжких грешников. Вот ты теперь смирился, познал свои грехи, и Бог простит тебя, – голосом, полным любви и убеждения, проговорила Наталья Борисовна, ласково кладя свою руку на плечо мужа.
– Бог милосерд, знаю. Он простит меня, да люди-то злы, они-то не простят. Знаешь, сдается мне, что и в дальней ссылке враги не оставят меня в покое, их злоба и там найдет меня. Помнишь ли ты день нашего обручения? Как безмерно счастливы были мы тогда оба!.. Нам казалось, что кругом нас царило одно счастье, одна радость. Почивший император-отрок был так ласков, приветлив и милостив ко мне. Повторяю, в то время я был безмерно счастлив, и вдруг словами старой цыганки твое и мое счастье было быстро нарушено. Цыганка предсказала мне смерть страшную, ужасную, ты побледнела и без чувств упала. Думается мне, что те цыганкины слова были вещими.
– Ну что ты! Неужели ты веришь в болтовню цыганки-попрошайки?
– Не я один, а многие считают цыганкины слова вещими. Ну и то сказать: что будет, то и будет, от своей судьбы не уйти.
– Вот и давно бы так, а то вздумал припоминать болтовню старой бабы.
Немало также выстрадала бывшая невеста императора, злополучная княжна Екатерина. Еще так недавно окруженная пышностью и чуть не царственным величием, привыкшая повелевать, теперь она очутилась в ужасном положении. Но она с твердостью переносила обрушившееся на нее несчастье, желая не казаться страдающей. Она по-прежнему была горда, недоступна, с холодным взглядом, с резкими словами. С родными она обращалась холодно, не требуя ни их сочувствия, ни их ласки. С женой нелюбимого брата Натальей Борисовной она тоже не сходилась и обращалась с нею гордо.