Прежде всего ему приходилось быть невероятно осторожным с тех пор, как на него снизошло величие, чтобы не допустить высокомерия в свою душу. Он должен был постоянно помнить, что все люди сделаны из одной и той же материи, что все происходят от одной и той же родительской пары, что все мы слабы и грешны, а посему, в сущности, одному нечем хвалиться перед другим.
Всю жизнь ему противно было наблюдать, как люди стремятся возвыситься друг над другом, и теперь ему не хотелось поступать так же. Но он все же заметил, что ему, человеку, настолько возвысившемуся, что теперь во всем приходе ему не было равных, не так-то уж легко сохранять должную кротость.
Больше всего он, ясное дело, боялся сделать или сказать что-нибудь такое, от чего старые друзья, продолжавшие свой каждодневный тяжелый труд, почувствовали бы себя обойденными и позабытыми. Пожалуй, даже лучше было ни словом не упоминать им о том, что с ним происходило, когда он бывал на празднествах и пирах по всей округе, посещать которые был теперь обязан. Сказать, что ему завидуют, он не мог. Вовсе нет! Но в любом случае не следовало вынуждать их к сравнениям.
Нельзя было также и требовать от таких людей, как Бёрье и сеточник, чтобы они звали его императором. Старые друзья могли говорить ему «Ян», как они это делали всегда. По-другому у них бы никогда и не получилось.
Но человеком, о котором ему больше всего приходилось думать и с которым надо было соблюдать наибольшую осторожность, была, ясное дело, его старая жена, жившая с ним под одним кровом. Было бы огромным облегчением и радостью, если бы ей тоже пришло какое-нибудь известие о возвышении, но оно не приходило, и она оставалась такой же, что и прежде. Может, иначе и быть не могло. Клара Гулля ведь понимала, что никакой императрицы из Катрины не выйдет. Невозможно было представить себе, чтобы она приколола к волосам золотую звезду, отправляясь в церковь. Она скорей осталась бы дома, но не надела бы на голову ничего, кроме обыкновенного черного шелкового платка.
Катрина прямо заявила, что не желает и слушать о том, что Клара Гулля сделалась императрицей. В конце концов, может, и лучше было ей в этом уступить.
Но легко понять, что не так-то просто было человеку, который каждое утро ходил на пристань и находился там в окружении ожидавших парохода людей, которые, всякий раз обращаясь к нему, называли его императором, совсем отбрасывать свое величие, переступая порог собственного дома. Таскать дрова и воду для Катрины и так было для него пыткой, к тому же она обращалась с ним так, словно он опустился еще ниже, чем прежде, а не возвысился.
Если бы Катрина довольствовалась этим, это бы еще куда ни шло, но она вдобавок сетовала на то, что он больше не хотел ходить на работу, как в прежние времена. Но когда она заговаривала об этом, он не желал и слушать. Он же знал, что императрица Португальская пришлет столько денег, что ему больше никогда в жизни не придется надевать рабочую одежду. Было бы просто нехорошо по отношению к ней — уступить в этом Катрине.
Однажды вечером в конце августа Ян сидел на камне перед дверью избы и курил свою маленькую трубку. И тут он увидел, как замелькали светлые платья, и услышал молодые голоса, доносящиеся из леса.
Катрина пошла в березовую рощу нарезать для метлы веток, но прежде чем уйти, она сказала ему, что впредь ей, видно, ничего не остается, как самой ходить в Фаллу рыть канавы. Он может оставаться дома готовить еду и латать одежду, раз уж он сделался слишком хорош, чтобы работать на других. Он не сказал ей в ответ ни слова, но ему все равно тяжело было ее слушать, поэтому он по-настоящему обрадовался возможности отвлечься от этих мыслей. Со всех ног он побежал за императорской шапкой и тростью и подоспел к калитке как раз, когда эти молодые девушки должны были пройти мимо.
Их было человек пять. В этой компании были три маленькие мамзели из Лёвдала. Другие были ему незнакомы. Они, наверное, приехали в гости.
Ян широко распахнул калитку и выступил им навстречу.
— Здравствуйте, любезные мои фрейлины! — сказал он и так взмахнул шапкой, что она чуть ли не коснулась земли.
Они остановились как вкопанные и поначалу немного застеснялись, но ему вскоре удалось вывести их из этой первой растерянности.
Тогда послышалось «здравствуйте» и «наш дорогой император», и стало более чем очевидно, что для них было настоящей радостью вновь увидеть его.
Эти маленькие мамзели были не то что Катрина и весь остальной народ в Аскедаларна. Они вовсе ничего не имели против того, чтобы послушать об императрице, и сразу же спросили, как у нее дела и скоро ли следует ждать ее домой.
Они поинтересовались также, нельзя ли им зайти в избу и осмотреть ее внутри. Ему незачем было им отказывать, потому что Катрина всегда содержала дом в чистоте и порядке, и они спокойно могли пригласить к себе любого.
Когда эти маленькие мамзели из усадьбы вошли, они, конечно, удивились, что великая императрица выросла в такой тесной избушке. Раньше, когда это было ей привычно, это еще, пожалуй, могло сойти, сказали они, но как же будет, если она вернется? Останется она жить здесь, у родителей, или уедет обратно в Португалию?
Ян, конечно, уже думал об этом. Он же понимал, что Клара Гулля не сможет остаться в Аскедаларна, раз у нее есть целое государство, которым надо управлять.
— Пожалуй, императрица воротится обратно в Португалию, — сказал он.
— Тогда вы, наверное, уедете вместе с ней? — спросила одна из маленьких мамзелей.
Яну, конечно, хотелось, чтобы она об этом не спрашивала. Поначалу он ей и не ответил, но девушка не отступала.
— Вы, может быть, еще и не знаете, как будет? — сказала она.
Нет, это он как раз знал, но не был полностью уверен, как воспримут его решение люди. Они, может, посчитают, что не подобает императору так поступать.
— Нет, я, пожалуй, останусь дома, — сказал он. — Ведь нельзя же мне оставить Катрину.
— Ах вот как, Катрина не поедет?
— Нет, Катрину не убедишь уехать от избы. И я, пожалуй, останусь с ней. Ведь я ей обещал быть верным и в горе, и в радости.
— Да, я понимаю, что этому слову нельзя изменить, — сказала та мамзель из усадьбы, что больше всех рвалась обо всем расспрашивать. — А вы-то слышите? — обратилась она к подругам. — Ян не хочет уезжать от жены, хотя его и манит великолепие всей Португалии.
И представляете, они действительно обрадовались этому! Они похлопали его по плечу и сказали, что он поступает правильно. Это хороший знак, сказали они. Еще не все кончено со старым добрым Яном Андерссоном из Скрулюкки.
Он не совсем понял, что они хотели этим сказать. Очевидно, радовались тому, что он останется у них в приходе.
Сразу после этого они попрощались и ушли. Им надо было идти в Дувнесский завод на праздник.
И представляете, только они скрылись, как вошла Катрина! Она, должно быть, стояла тут же за дверью и ждала. Она, верно, не хотела заходить при посторонних, но как долго она там простояла и что слышала из их разговора — неизвестно.
Но как бы там ни было, она выглядела более кроткой и доброй, чем все последнее время.
— Дурной ты у меня, — сказала она. — Хотела бы я знать, что бы сказали другие женщины, если бы у них был такой муж. Но все-таки хорошо, что ты не захотел от меня уехать.
ПОХОРОНЫ
Яну Андерссону из Скрулюкки не приходило никакого приглашения или известия о том, что он должен присутствовать на похоронах Бьёрна Хиндрикссона из Лубюн, что верно, то верно. Но ведь домочадцы Бьёрна не могли быть уверены, захочет ли Ян считать их своими родственниками после того, как он возвысился до той славы и величия, которыми был теперь окружен.
Может быть, они подумали также, что им будет трудно все устроить, как подобает, если такой человек, как он, придет на похороны. Ближайшие родственники Бьёрна Хиндрикссона, конечно, хотели ехать во главе похоронной процессии, но там, по справедливости, следовало бы оставить место для него, императора.