Катрина опустилась на стул и сидела там, сжав руками колени, чтобы тем самым унять в них дрожь, и думала о сияющей восемнадцатилетней девушке в красном платье. Именно такой, вплоть до этой минуты, жила она в ее памяти. Она не была уверена, сможет ли она когда-нибудь порадоваться возвращению Клары Гулли.
— Тебе бы все же следовало писать нам, — сказала Катрина. — И уж по крайней мере ты могла бы хоть передать нам привет, чтобы мы знали, что ты еще жива.
— Да, я и сама это знаю, — сказала дочь. Хоть голос у нее сохранился. Он был бодрым и веселым, как и прежде. — Но я тогда поначалу попала в беду… Ну да об этом вы, наверное, слыхали?
— Да, об этом-то мы наслышаны, — сказала Катрина и вздохнула.
— Вот потому-то я и перестала писать, — сказала Клара Гулля и усмехнулась. В ней по-прежнему была какая-то сила и решимость. Она, по-видимому, была не из тех, кто мучается раскаянием и тяготится своими поступками.
— Не думайте теперь об этом, мама! — сказала она, поскольку Катрина продолжала молчать. — Теперь у меня действительно все хорошо. Я стала рестораторшей на большом пароходе, который ходит между Мальме и Любеком, то есть я хочу сказать, что всех там кормлю, а этой осенью я сняла комнату в Мальме. Конечно, иногда я думала, что надо бы написать, но так трудно было снова за это взяться. Я решила отложить это дело, пока у меня не появится возможность забрать вас с отцом к себе. А теперь, когда я все устроила и могу принять вас, приятнее было приехать самой и забрать вас, чем писать.
— И ты ничего о нас не слыхала? — сказала Катрина. Все эти новости должны бы были обрадовать ее, но она чувствовала себя все такой же подавленной.
— Нет, — ответила Клара Гулля и, как бы оправдываясь, добавила: — Я же знала, что вам помогут, если уж будет совсем плохо.
Тут она, должно быть, заметила, как дрожат руки Катрины, хотя та и сидела, крепко сцепив их. Она поняла, что им тут, дома, пришлось тяжелее, чем она предполагала, и попробовала объясниться.
— Мне не хотелось посылать домой маленькие суммы, как это делают другие. Я хотела накопить денег, чтобы у меня был настоящий дом и я смогла бы взять вас к себе.
— Нам не нужны были деньги, — сказала Катрина. — Нам бы хватило, если бы ты просто писала.
Клара Гулля попробовала отвлечь мать от печалей, как она это всегда делала в прежние времена.
— Не портите мне этого мгновения, мама! — сказала она. — Я ведь теперь снова здесь. Пойдемте занесем мои чемоданы и распакуем их! В них есть еда. Мы должны приготовить пир к приходу отца.
Она вышла, чтобы помочь снять вещи с повозки, но Катрина за ней не пошла.
Клара Гулля не спросила, как дела у отца. Ей и в голову не приходило ничего другого, кроме того, что он по-прежнему ходит на работу в Фаллу. Катрина, конечно, знала, что должна рассказать ей, как обстоит дело, но все откладывала и откладывала. Ведь с появлением девочки в доме словно пахнуло свежим ветром. Ей не хотелось сразу лишать ее радости возвращения домой.
Пока Клара Гулля помогала разгружать вещи, она видела, как к калитке подошли шестеро-семеро ребятишек и заглянули во двор. Они ничего не сказали, а только засмеялись, показывая на нее пальцами, и побежали своей дорогой.
Но через несколько мгновений они появились снова. На этот раз вместе с ними был маленький старичок. Он выглядел пожелтевшим и сморщенным, но шел, вытянувшись и откинув голову назад и чеканя шаг, словно солдат на марше.
— До чего странная фигура, — сказала Клара Гулля кучеру в тот момент, когда старичок вместе с ватагой детишек протискивался сквозь калитку. Она не имела ни малейшего представления, кто это такой, но не могла не обратить внимания на человека в таком шикарном наряде. На голове у него был высокий кожаный картуз с пышными перьями, вокруг шеи и ниже, на груди, висели звезды и кресты из плотной золотой бумаги, крепко привязанные к цепям. Создавалось впечатление, что на нем золотой воротник.
Дети уже больше не молчали, а кричали, что было сил: «Императрица, императрица!» Бедный старик даже не пытался их утихомирить. Он шествовал так, словно эти орущие и хохочущие малыши были его почетным караулом.
Когда эта орава подошла уже почти к самой двери, Клара Гулля закричала и бросилась в дом к Катрине.
— Кто это? — спросила она в полном ужасе. — Это отец? Он что — сошел с ума?
— Да, — сказала Катрина. Она заплакала от волнения и поднесла передник к глазам.
— Это из-за меня?
— Господь сделал это из милосердия, — сказала Катрина. — Он видел, что ему было слишком тяжело.