В большом сталинском доме близ Трёх вокзалов уютно желтело окно на третьем этаже. Дело происходило на обширной кухне квартиры профессора Афанасия Ивановича Покровского. Того самого профессора Покровского, что впоследствии совершенно тронулся умом. Одну из комнат снимали девицы — Настя Жеребцова из Полоцка и совсем недавно приставшая к ней Горпина Габун из Львова. Профессор Афанасий Иванович ещё в девяностых совершенно обнищал и потому вынужден был сдавать постояльцам часть своей семикомнатной квартиры.
В то самое время, когда девицы пропускали Бубенцова в сумрачную прихожую, из дальней комнаты послышался бой часов. И сейчас же Бубенцов ударился коленом об угол сундука. Угол этот, несмотря на предупреждение хозяек, не разглядел в полумраке. Боль от ушиба и звон часов, хотя и разные субстанции, каким-то таинственным образом смешались и переплелись. А когда отзвенел в ночи последний, третий удар часов, острая боль точно так же стала затухать, таять в унисон с затухающим, тающим, улетающим неведомо куда звоном. «Куда уходит боль? — успел подумать Ерошка. — И где хранятся отзвеневшие звуки?» Мысль была праздной, ненужной. Да ведь он с самого детства больше всего любил ненужные мысли и созерцания. Пока Бубенцов ёжился и оглаживал ушиб, какая-то из девиц щёлкнула выключателем. Высоко под потолком зажглась слабая лампочка, осветила громоздкий ларь, окованный медными полосами. Между ларём и стеною устроена была узенькая лежанка, которую Бубенцов впотьмах не сразу-то и разглядел. Там что-то заворчало, зашевелилось внутри неопрятной горы тряпья. Жалобно застонали басы пружин. Вслед за тем гора рассыпалась, выставился горбатый нос, с шумом потянул воздух. Бубенцов был почти уверен, что сейчас последуют обычные в таких случаях слова: «Фу-фу, русским духом пахнет!»
На самом же деле в квартире пахло больницей — эфиром, карболкой, корвалолом.
— Это Зора. Профессорская тёща. Давно ничего не понимает, — не стесняясь присутствия старухи, сказала Настя. — Сама не помнит, кто она.
Старуха покачивалась на пружинах, мерно кивала седой головой и молчала. Она и в самом деле находилась далеко отсюда. Высохшая до пергаментного совершенства, давно потерявшая память, свободно блуждала по живописным развалинам времени. Привычные натоптанные тропы уводили её в прошлое. На узких дорожках раскланивалась она с призраками минувшего. Забредала иногда, если уж быть до конца откровенным, даже и в далёкое, не сбывшееся ещё будущее, пугая тамошних обитателей.
Спустя десять минут Бубенцов хлопотал на кухне, нарезая закуску. На подоконнике мерцала фосфорным глазком радиола «Эстония». Невнятно бормотала, потрескивала, струилась под сурдинку далёкая музыка. На столе в круге света от свисающего с потолка абажура стояли две тёмные бутылки вина массандра. Початая бутылка коньяка высилась в окружении рюмок и стаканчиков, прибавляя к обстановке ещё больше тепла и уюта.
Девицы, наскоро накрыв стол, теснились у раковины. Принагнувшись к небольшому зеркалу в кафельной стене, докрашивали губы.
— Так, говорите, одноглазый был? — в который раз переспросил Бубенцов.
— Как камбала! — весело сказала Настя, тряхнув гривкой на лбу.
— А на вид бомж?
— Бомж, пан Ярош, — подтвердила Горпина. — Одного вока немае.
— Как камбала! — повторила Настя понравившееся ей сравнение.
— Да-а, — сказал Ерошка. — Загадка! Всё сотенные, значит? И при этом одноглазый. Парадокс! А кстати, покажите купюры, глянуть...
— Нормальные купюры, — сказала Настя.
Ерошка понял, что не покажут. Взял с этажерки растрёпанную колоду карт, рассеянно стал тасовать их.
— Значит, купюры нормальные?
— Вполне.
— Удивительно!
Разговор снова иссяк. Они ещё не успели толком познакомиться, не было общих тем. Тему же его чудесного выкупа и освобождения из плена исчерпали, обсудив по дороге несколько раз.
— Горпина. Редкое имя, — сказал Ерошка. — Агриппина по-нашему?
— Гарпия по-нашему, — низким, грудным голосом отвечала девушка. — У нас много таких.
— Не сомневаюсь. Но здесь больше бы подошло к ситуации Маргарита. Настя и Маргарита.
Девушки промолчали, по-видимому не поняв аллюзии.
— Я имел в виду, что Маргарита — ведьма. Говорят, брови срастаются у ведьм. Гоголь, кажется, писал. Я имею в виду не то, что у тебя тоже брови срослись, — поспешил поправиться Ерошка. — Имеется в виду у красивых. А Настя и Маргарита — это я Булгакова имел в виду. Роман есть такой. Звукопись...