— Шлягер! — подтвердил хозяин кабинета, с большим достоинством наклоняя голову. — Меня зовут Шлягер.
Помолчал, пожевал толстыми своими губами и повторил веско:
— Адольф Шлягер.
Глава 11
Долг неугасимый
1
Адольф Шлягер, по-видимому, приложил максимум стараний для того, чтобы стать неузнаваемым. От прежнего, от вчерашнего Шлягера оставалось только странное впечатление гнусной извилистости, свойственной существу беспозвоночному. Он сидел, откинувшись в кресле, опасно покачивался на двух ножках. Руки переплетены на груди, как будто завязаны кренделем. Ладони прятались под мышками.
Трёхдневная, а может быть, даже и четырёхдневная щетина по-прежнему выступала на серых скулах. Отдельными кустиками там и сям росла она и на кадыке. Но если вчера щетина эта казалась печальной приметою бомжа, то сегодня её можно было классифицировать как артистическую изысканность.
Бубенцов молчал.
— Позвольте представиться. Режиссёр-постановщик Адольф Шлягер, — снова объявил Шлягер, прерывая затянувшуюся паузу.
— Знакомились уже, — устало и мрачно сказал Бубенцов.
— Ах, простите! — Шлягер картинно шлёпнул себя ладонью по лбу. — Простите великодушно! Допрежь как-то не удалось. Проклятая рассеянность. Знаете, мыслями-то своими я далеко отсюдова. Очень-очень далеко. За пределами.
Повёл широко ладонью, отвалился затылком к высокой спинке, устремил взгляд в дальний угол, под самый потолок, в запределье. Глаза затуманились.
— Гения корчим? — усмехнулся Бубенцов, следя за ужимками. — Ну и что ты собираешься поставить у нас, режиссёр-постановщик Адольф Шлягер?
Шлягер ещё более затуманил взор. Притворился, будто ещё дальше скитается его творческая мысль. Пальцы рассеянно набивали трубку. Злоба и отвращение всё более овладевали сердцем Бубенцова.
— От твоей игры на версту разит халтурой, — сказал Бубенцов. — Я ещё вчера отметил. Бездарный человек во всём бездарен.
— Шутка плоская, — огрызнулся Шлягер, чиркая спичкой по коробку. — Каламбуры не ваш конёк.
Видно было, что он нервничает, спички ломались в дрожащих пальцах.
— Да брось ты! — не выдержал Бубенцов и указал на сувенирную зажигалку в виде старинного замка с зубчатыми стенами и с башнями, оставшуюся от Дыбенко.
— Нет, нет, — отмахнулся Шлягер. — Только живой огонь! Только живой. Так уж заведено. Испокон.
Лицедей пытался изобразить из себя человека мира искусства, человека, всю свою жизнь посвятившего театру. Будто бы у него сложилась целая система оригинальных, неповторимых привычек.
Шлягер, очевидно, тут не главный (спичка наконец вспыхнула и озарила...). Шлягер всего лишь злой шут, исполняющий чью-то волю. Серой пахнуло прямо в ноздри от сгоревшей спички. Волю, волю... Сквозь человеческие черты лица Адольфа Шлягера, смутно и овально белеющие на периферии зрения, — Бубенцов это не увидел, а скорее почувствовал — вдруг стало проступать, вылезать, прорастать что-то нечеловечески жуткое, инфернальное... Пламя спички наконец-то угасло, лёгкий дымок ещё некоторое время вился над чёрной обугленной головкой, а потом всё пропало.
— Мне кажется, мы напрасно теряем время. Толчём воду в супе!
Шлягер замолчал, пытливо всматриваясь в Бубенцова.
— В супе, — повторил с нажимом. — Воду в супе.
Но и теперь каламбур его не произвёл никакого впечатления. Шлягер закончил с некоторым раздражением:
— Вы сейчас немного побледнели. Допрежь тоже с вами такое же было.
— Пожалуйста, не... — тут Бубенцов споткнулся мыслью, задумался. Не знал, как продолжить. Вылетело, рассеялось, развеялось как дым.
— Что? — Шлягер стал подниматься с кресла.
— Пожалуйста, не употребляй слова «допрежь», — продолжил фразу Бубенцов, понимая, что вовсе не это он поначалу хотел сказать, а нечто гораздо более важное.
— Ах, вот отчего мы побледнели! — Шлягер, озабоченно вглядевшись в лицо Бубенцова, неожиданно сменил тему, произнёс тоном задушевным, мягким: — Вот что, уважаемый Ерофей Тимофеевич. Вам совершенно необходимо выпить. Лечебно. Да и мне тоже.