Что должен испытывать мальчик, который первую дюжину своих лет видел только виртуальное небо? Что он должен испытать, оказавшись на берегу, в парке, среди сотен ровесников? Потрясение? Или, может быть, разочарование? Настоящее небо так похоже на виртуальное, что, бывает, их трудно различить…
В вестибюле на информационном экране были выставлены три портрета в траурных рамках. Стояла тишина, чрезмерная для школы.
— Здравствуйте. Меня зовут Александр. Вам звонили.
— Да, разумеется, — женщина в административном кресле улыбнулась очень натянуто. — Вы хотите поговорить с Денисом?
— Нет. То есть хочу, конечно, но позже. Сперва я собираюсь встретиться с несколькими его друзьями… Вряд ли у него есть друзья. С товарищами. С педагогами.
— Разумеется. — Женщине физически трудно было улыбаться.
— И еще, я заранее приношу извинения за бестактность. Мне надо поговорить о ваших последних потерях — тех педагогах, что умерли.
Женщина молчала секунд тридцать. Ее левая рука начала подрагивать, и она крепко прижала ладонь к столу.
— Понимаю, — сказала она наконец. — Что бы вы хотели знать?
— Я изучал их медицинские карты. Все трое были практически здоровы.
— Да.
— Я вижу, в школе траур?
— Шок, — просто сказала женщина. — Многие, кажется, до сих пор не верят. Знаете, детское желание отгородиться от плохого. Мы здесь, к счастью, редко сталкиваемся со смертью…
— Денис Донцов часто с ней сталкивался.
— Да. — Женщина снова помолчала. — Видите ли. Эти трое были лучшими. Разумеется, у нас много прекрасных педагогов… Но эти трое были особенными, за ними тянулись, им хотели подражать.
— Все преподавали в классе у Дениса?
— Елизар Степанович и Лука Викторович — да. А Эльза Себастьяновна, учитель японского, — нет. Но Денис ходил к ней на факультативные занятия. Почему вы связываете то, что случилось, с Донцовым?
— А вы не связываете?
Женщина перевела взгляд на окно, за которым светило солнце сквозь сплетенные ветки:
— Нам стоит огромного труда удерживать учеников от паники. Потому что историю Дениса тут знают все. Знаете, как его прозвали? Император. С первого дня. А теперь зовут Император Смерть.
— Он заносчив? Считает себя особенным?
— Нет. Но он непростой. Очень непростой мальчик. Нам пришлось… схитрить, объявить Дениса больным и поместить в изолятор.
— Но он здоров?
— Совершенно. Как ни жаль признавать, мы, наверное, будем настаивать на его переводе… куда-то.
— Основания?
Она снова посмотрела ему в глаза:
— А нет никаких оснований. Одно только чувство самосохранения. Думаю, нам удастся убедить попечительский совет.
— Император Смерть? — девочка посмотрела почти враждебно. — Не слышала. Его звали просто Император.
— Он много о себе возомнил, тебе не кажется?
— Нет, — она вздернула нос. — Учитывая все, что выпало на его долю, — нет! Вот если бы вы три года один сидели внутри консервной банки, нашпигованной техникой, а потом прибыли на планету, где у вас нет знакомой даже крысы… Даже крысы! — Голос ее дрогнул. — И вас что, встретили как героя? Нет, как разносчика неизвестной инфекции! Я бы посмотрела на вас. Вы бы всех возненавидели. А Денис — нет.
Она уставилась на него победно и мрачно, будто ожидая немедленного признания: да, я неудачник.
— Он рассказывал о себе? — Александр вильнул, обходя эмоционально опасную тему.
— Не сразу и не всем.
— Тебе рассказывал, Оля?
— Мне — да, — девочка высокомерно прищурилась. — О том, как играл со взрослыми в первые годы. И как жил потом один. А о времени, когда они все вокруг умирали, — он никому не говорит.
Она закусила губу и уставилась поверх плеча Александра, вдаль, где возвышались над зеленью парка старые пинии на берегу.
— Император. Это детская кличка. Так звали его отец и мать. По названию корабля. А вовсе не потому, что он много о себе возомнил… Понимаете, мы — человечество, а Денис — сам по себе. Он это чувствует каждый день, он с этим живет.
— Считает себя особенным?
— Да нет же! Он самый обыкновенный парень. Не очень умный, не очень сильный. Какой-то растерянный… Очень одинокий.