- А что будет со мной?
- Ты, Мария, завтра же отбудешь в Италию. Я дам все необходимые распоряжения относительно поместья и ренты для тебя.
- Как завтра? Почему?!
- Неужели ты не понимаешь?.. Я вынужден здесь считаться со многими обстоятельствами. Через неделю-другую сюда приедет императрица. Если она от кого-то узнает о твоем визите, она может не приехать вообще.
- Императрица?! - графиня Валевская почти кричала. Императрица не приедет сюда ни-ко-гда! Даже под конвоем!.. О чем ты говоришь, Наполеон?..
- Тише, Мария! Не надо так... - Наполеон вскочил и заходил по дощатому настилу пола, потом вдруг остановился и посмотрел ей в глаза - хотел о чем-то спросить. Но не спросил.
Возможно, он убедил себя, что в ней кипит плохо скрываемая ревность. А если так, то она вольна думать и говорить, что угодно - это не сможет изменить его решения.
- Я все поняла... Мы для тебя здесь обуза.
- Мария, прошу тебя! Хватит об этом!.. Дело не во мне, а в моем статусе. Я не могу принимать тебя во дворце, хотя и желал бы этого.
- Но я согласна остаться и здесь. Я согласна... на любые условия.
- Это невозможно.
- Хорошо... Если так надо, я уеду завтра. А потом, позже - ты дашь мне знать...
- Нет, Мария! Нет...
Наутро они расстались. Теперь уже навсегда.
Он не поехал провожать ее. Обнял мальчика.
- Прости меня, Наполеон... - тихо сказала Мария. - Надеюсь, она приедет.
Он подумал: как хорошо, что обошлось без слез. Плачущая Жанна д'Арк могла в один миг перевернуть его душу и, бог знает, чем бы все это закончилось. Ему по-прежнему нужен был весь мир, а не одна Мария Валевская.
- Характер у тебя все тот же... - Наполеон бережно поддержал ее под локоть, помогая сесть.
- Какая живописная дорога!..
Дорога вниз была извилистой, крутой и узкой.
- Ты поезжай, ветер усиливается.
- Это неопасно, - усмехнулась Мария.
- Я распоряжусь, чтобы капитан не отчаливал, пока не утихнет ветер.
- Это неопасно, - повторила она. - А ты пополнел...
- Да. Что с этим поделаешь...
- Мы больше не увидимся с тобой?
- Нет, Мария, - ответил он. - Мы довели до конца этот роман и не стоит сейчас искать, что в нем было реального.
- Ты счастливый человек.
- Я обязан быть счастливым.
Лошади двинулись вниз.
Экипаж раскачивало на ухабах. Мелкие камешки осыпей выскальзывали из-под осторожных копыт. Пахло сосной и вереском.
Там, наверху, Наполеон остался один.
Отчетливо виднелась неровная полоска горной гряды на Корсике. На противоположной стороне сливался с материком пустынный мыс Пьомбино. Но Бонапарт, наверно, не видел сейчас ни Корсики, ни этого тоскливого мыса, ни экипажа, катившего внизу к старой генуэзской башне внутреннего порта.
Великий человек взирал со своей высоты на мир, в котором он победил анархию, облагородил народы и расширил границы славы, - мир, для которого он сам явился судьбой.
- Обольстительная точка зрения, если не искать в ней, что она содержит реального.
А мир так и остался неблагополучным.
И флаг острова Эльба с тремя золотыми пчелами развевался на нок-рее фрегата "Неустрашимый".
Глава восьмая КТО УБИЛ ЖОЗЕФИНУ?
Где ушибаемся, там и болит.
"Появились у нас тараканы... Каждый начинает вопить, что это не тараканы, а гибель Советской власти.Бухарин пишет по этому поводу тезисы и посылает их в ЦК, утверждая, что Советская власть погибнет, если не сейчас, то по крайней мере через месяц. Рыков присоединяется к тезисам Бухарина, оговариваясь, однако, что у него имеется серьезнейшее разногласие с Бухариным, состоящее в том, что Советская власть погибнет, но, по его мнению, не через месяц, а через 1 месяц и два дня. Томский присоединяется к Бухарину и Рыкову, но протестует против того, что не сумели обойтись без тезисов, то есть без документа, за который придется потом отвечать: "Сколько раз я вам говорил - делайте, что хотите, но не оставляйте документов.Не оставляйте следов!..".
Нет, болит не там, где ушибаемся.
Сталин с усмешкой отложил текст своей давней речи на шестнадцатом съезде партии. История повторяется.Но история никогда не повторяется в пределах отпущенной человеку жизни, иначе - какая новизна поколениям?
Появились у нас тараканы. Они хотят внушить Сталину, что исторические параллели станут губительны для него, если он не прислушается к голосу "вольных каменщиков" Октября. Тарле вот пугает картинами финансового краха и экономического кризиса во Франции 1811 года. Не так все страшно было как он рисует, но в принципе верно. Сказано слишком много пустых фраз и напечатано слишком много бумажных денег. В Англии говорили поменьше, но пустых денег напечатали еще больше. Тарле этого не заметил. Он старается показать другое: пока Наполеон завоевывал Европу, спекулянт Уврар завоевал изнутри Францию. Биржевики сумели не только вызвать мощную инфляцию, но и спровоцировали голод. Ну насчет "голода" - это он чересчур проворно шагнул к смешному. И поправился: пировали, конечно, но пировали во время чумы. С академической точки зрения принципиальной разницы нет. И голодать, и пировать во время чумы - одинаково скверно. Вопрос в том, что понимается под "чумой".
Мыслишка тут прячется прежняя. Гвардия может многое, очень многое, но только "Объединенные негоцианты" Уврара могут - все. Наполеон не остерегся, и "солнце Аустерлица" закатилось при Ватерлоо. Советская власть погибнет через месяц и два дня...
Наполеон и не думал остерегаться. Он прекрасно понимал, что время всесилия денег еще не пришло. И ударил первым. Подсчитал, сколько украл Уврар из казны, арестовал его и потребовал вернуть 87 миллионов франков золотом. Может, это больше, чем 'негоциантам" удалось украсть, может, меньше. В любом случае аргументацию Наполеона они сочли исчерпывающей: "Богатство в наше время - это результат воровства и грабежа". Широко был известен и его способ борьбы с этим злом. Словом, золото отдали. Что же до голода, то, вероятно, похлебка в парижской тюрьме Тампль может быть справедливо к нему приравнена. Даже во времена Наполеона. Отсюда и звон.
В Россию время всесилия денег не придет никогда.Но политические негоцианты верят в свои иллюзии.Надо захватить власть и поторопить смену эпох. А для начала само понятие "Россия" сделать исторически и политически неоправданным. Чтобы вот так: была Россия - и не стало ее. И принялись, не отпустив грехи, распинать. Усердный Каганович и храм Христа Спасителя взорвал, чтобы очистить место для иного храма. Никого не остановило, что величественный собор был сооружен в память героев Отечественной войны 1812 года. И монумент Багратиону на Бородинском поле разрушили. Склеп взорван и разграблен.Исчезли все реликвии - награды, боевая шпага.Останки великого сына грузинского народа выброшены из гроба и растоптаны.
Кто это сделал? Наркомпрос. Кто распорядился конкретно? Некий Зенькович, заведующий музейным отделом Наркомпроса. Дальше спрашивать бесполезно. Лозунг у них один: "Довольно хранить наследие прошлого!" Русская история и русский язык тоже стали наследием прошлого, и нарком просвещения Луначарский говорил об этом, не испытывая ни малейшей неловкости: "Пристрастие к русскому языку, к русской речи, к русской природе - это иррациональное пристрастие, с которым, быть может, не надо бороться, но которое отнюдь не нужно воспитывать".
Политические негоцианты не знают вечного эпиграфа революции: она пожирает своих детей. И тут не бывает счастливых исключений, потому что жаждут этого не боги, а народ. Он ничего не забывает и ничего никому не прощает. Пока торжествуют идеи сегодняшнего, зловеще меняется оценка вчерашнего.Когда вчерашнего кумира революционных толп выволакивали из квартиры, чтобы отправить в ссылку, трое или четверо его соратников истошно вопили: "Троцкого несут! Несут Троцкого!..". Дом промолчал. Улица сплюнула. Кажется, кто-то бросил камень в машину, куда его усадили. Разбилось стекло. Не было ненависти. Было презрение. Троцкий позже во всем обвинял Сталина. Понимал ли он сам, что презирает его Россия? Кое-кто из них все понимает. Нельзя отказать в обреченном остроумии Карлу Радеку: "Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин - из Политбюро". Эмиграция, правда, поняла все точнее и выразилась с предельной ясностью: "Революции затевают Троцкие, а платят по счетам Бронштейны".