Едва только над кортонскими холмами разнесся боевой клич нумидийцев, римляне были атакованы еще с двух сторон. В лоб передовому, уже почти развернувшемуся легиону ударили галлы и балеарские пращники. Последние нанесли немалый урон гастатам, прежде чем были оттеснены подоспевшими велитами и всадниками. Затем в бой вступили галлы — все, как один, обнаженные до пояса с тем чтоб испугать врага могучим телосложением. Как обычно, первый натиск их был страшен. Длинные, закругленные на конце клинки с лязгом обрушивались на щиты и шлемы, заставив гастатов попятиться. Тогда на помощь передовым манипулам пришли принцепсы. С ходу швыряя во врагов пилумы, воины врезались в неприятельский строй. Галлы на мгновение дрогнули, но устояли. Завязалась ожесточенная битва, исход которой предстояло решить триариям.
Но в организованное сражение, столь радостное сердцу каждого квирита, смогла вступить лишь четверть войска. Прочие отряды оказались в положении, совершенно незавидном.
Пунийское воинство напало на растянувшихся длинной колонной римлян со скал. Здесь Ганнибал загодя расставил отборные отряды ливийцев и иберов. По звуку трубы воины выскочили из засады и бросились на врага. Каждый знал, что предстоит делать. Каждый, сбегая по склону, уже освободившемуся от тумана, видел густые шеренги товарищей, с криком устремлявшихся на римлян, и это наполняло сердца атакующих силой.
Квириты же в отличие от неприятелей, не видели и не знали. Ничего! Поначалу до их слуха долетел дикий вой, — то был воинственный клич врагов, — а затем римлян стали поражать дротики. Они прилетали сквозь белесую пелену тумана, и легионеры, видевшие их в самое последнее мгновение, не успевали увернуться или подставить щит. Средь римлян началась паника, усиливавшаяся по мере того, как неровной, разорванной на квадратики манипул колонне пришлось вступить в бой с яростным противником.
Это была схватка из разряда тех, что не по душе римлянам. Легионер любит правильный бой, навязываемый врагу. Это когда легион наступает в три линии, имея перед собой велитов. Это когда неприятельские порядки сначала расстраиваются дротиками. Потом врагов избивают пилумами гастаты, нечасто сходящиеся врукопашную. Если противник держит, гастаты уходят в промежутки между манипулами принцепсов — за спины триариев, где переводят дух и берут новые пилумы. Принцепсы, бросив пилумы и сомкнув строй, уже бьются мечами. Если враг не поддается и в этот момент, они уступают место триариям — и в бой вступает фаланга из ветеранов, могучих и пугающих одним своим видом, чей натиск страшен, чей натиск подкреплен передохнувшими воинами первых разрядов. Попробуй выдержать один за другим три удара, теряя строй и шиты под ударами пилумов, убиваемый в горло и пах уколами острых мечей, пронзаемый массивными жалами гаст. Попробуй — и ты поймешь, что значит напор легиона!
Легионер силен единством строя, единством общего действия, четким ведением боя. При этом он не беспрекословный винтик отлаженного механизма, как педзэтайр, способный сражаться только в фаланге; принцепс или триарий прекрасно бьются в рассыпном строю, полагаясь на индивидуальное мастерство. В бою легионеру нет равных, но при условии, что он видит орла своей манипулы, слышит рев своих труб и окрики командиров. Но стоит квириту лишиться сих атрибутов воинской общности, он обречен. И тогда уже кажется, что враги отовсюду, а друзья мертвы или бегут с поля сражения.
Квириты бились отчаянно, но, лишенные руководства, они быстро утратили воинственный дух. Если солдаты Пунийца были могучи порывом и сильны верой в непобедимость вождя, римляне ярости для порыва не набрались, а веру быстро растрачивали. Сражение происходило в непроницаемой взвеси тумана, сквозь которую едва различались смутные тени, надвигающиеся с разных сторон. Воинам приходилось полагаться больше на слух, чем на зрение. Слыша звон оружия, стоны умирающих и ликующие крики врагов, легионеры поверили, что битва проиграна. Сознание бессилия перед невидимым врагом порождало страх. Началась паника. Вместо того чтобы организоваться и грудью принять неприятеля, римские воины метались в лощине. Одни прибивались к какой-нибудь кучке сражающихся, другие бросали оружие и искали спасения в бегстве.
Но бежать-то как раз было некуда. Спереди путь преграждали густые толпы галлов, из-за спины доносился вой нумидийцев, с гор напирали ливийцы с иберами, а справа было озеро. Многим воды Тразименского озера показались единственной-разъединственной дорогой к спасению. Легионеры бросали оружие и пытались вплавь достичь берега, свободного от пунов. Это не удалось почти никому. Множество незадачливых пловцов потонуло, другие выползали на прибрежный суглинок и падали к ногам победителей. Некоторые оставались стоять в обжигающей хладом воде, надеясь на чудо и милосердие богов. Но, увы, милосердие не снисходило, а боги оставались по обыкновению глухи — надеющихся без жалости истребляли нумидийцы и холод.
Прошло чуть более часа с того мгновения, когда лава нумидийцев обрушилась на арьергард римского войска, как битва обратилася в бойню. Защищались немногие, объединившиеся вокруг консула и трибунов. Здесь схватка была жаркой, и обе стороны показали себя достойными победить. Воины столь увлеклись сражением, что почти не обратили внимания на подземные толчки, всколыхнувшие покрытую туманом землю. Был ли это гнев или ликование богов — подобным вопросом в тот миг никто не задался. Лишь меч, щит да глаза неприятеля, пытающегося вонзить в твою грудь каленую сталь. Вот так: меч в меч, щит в щит… Здесь римляне еще раз смогли убедиться в превосходстве иберских мечей, а их враги — в надежности обитых медью латинских скутумов.
Схватка была упорной и почти равной до тех пор, пока Ганнибал не бросил в атаку иберских и галльских всадников, которых берег до последнего. Он не хотел растерять лучших воинов в беспорядочной слепой свалке и ввел их в бой лишь тогда, когда сделалось ясно — что битва выиграна. Теперь Пуниец желал лишь одного — побыстрее закончить сражение, так как неподалеку находилась еще одна римская армия — консула Сервилия. Прознав о сражении, Сервилий мог устремиться на помощь незадачливому коллеге. Ганнибал понимал, что утомленному войску будет трудно выдержать новую битву и тогда победа может обернуться разгромом. Поэтому он послал в атаку свою гвардию.
К тому времени туман испился землею и озером, и с холмов открылась вся картина сражения. Вдалеке, у выхода из ложбины части передового легиона все-таки проложили себе путь через нестройные шеренги галлов и теперь поспешно выстраивались на холме, надеясь стать оплотом и ориентиром для основных сил. Вскоре Ганнибал бросит им вдогонку корпус всадников, и беглецы сдадутся на почетных условиях, которые Пуниец откажется исполнить. Внизу, в узком дефиле ложбины продолжали сопротивляться несколько тысяч римлян во главе с Фламинием. Именно их надлежало уничтожить в первую очередь, и Махарбал повел в атаку своих всадников.
Скатившись по склону, сотни обрушились на римлян. Нападавшие были полны сил и азарта, римляне едва держались на ногах от усталости. Конные клинья в мгновение ока разорвали строй легионеров. Началось избиение…
Именно в этот миг нашел свою смерть консул Гай Фламиний. Безрассудный полководец, он оказался отважным воином. Он, как мог, пытался организовать оборону, но туман, шум и всеобщая сумятица не позволили этого сделать. Но они не помешали Фламинию с достоинством встретить смерть.