Всю эту теплую ночь я просидел рядом с Мардонием на скамье, ни на минуту не сомкнув глаз. Нас мотало на ухабистых проселках; кругом было светло как днем - огромная желтая луна освещала нам путь, подобно морскому маяку.
За всю ночь я не произнес ни слова. И хотя от роду мне было всего шесть лет, я все время твердил про себя: "Скоро ты умрешь, скоро ты умрешь" - и пытался себе представить, что это значит - быть мертвым. Думаю, именно в эту ночь я и стал философом: будучи ребенком, я плохо понимал, что происходит, и любопытство во мне пересиливало страх. Наверное, я даже испытывал нервное возбуждение от отчаянной гонки по незнакомым местам при свете золотистой луны, а рядом корчился Галл и умолял меня дать ему палку, чтобы отогнать демонов.
* * *К нашему удивлению, нас оставили в живых. Последующие пять лет мы с Галлом жили у епископа Евсевия в Никомедии, а позднее в Константинополе. Евсевий был мрачным стариком, и, хотя он не любил детей, с нами он обращался хорошо. Более того, он запретил Констанцию к нам приближаться, и тот ему подчинился, так как Евсевий имел большой вес в галилейской иерархии. Через два года после того как он стал нашим опекуном, его возвели в сан епископа Константинопольского, и он фактически правил Восточной церковью до самой своей смерти.
Дети быстро привыкают к переменам. Сначала мы тосковали по отцу, потом забыли его. При нас постоянно находился Мардоний - воплощенная связь с Прошлым, а еще нас навещал мой дядя с материнской стороны, комит Юлиан. Этот обаятельный царедворец, большой дока по части интриг, держал нас в курсе событий, происходящих во внешнем мире. Именно от него мы узнали, как Констанций стал единовластным правителем империи. В 340 году между Константом и Константином II началась междоусобица. В Аквилее Константин II попал в засаду и был казнен. Констант стал править всей западной частью империи. Затем генерал по имени Магненций объявил себя Августом и гнал Константа из Отена до самых Пиренеев, где зимой 350 года последнего убили. На Западе воцарилась смута: Магненций предпринимал отчаянные усилия, чтобы сохранить неправедно добытую власть над распадающейся империей, а на Дунае уже объявился новый самозваный император - генерал Ветранион.
Констанций, надо отдать ему должное, был гениальным стратегом гражданской войны. Он знал когда напасть, а главное - на кого, и поэтому всегда побеждал. Часто мне приходила в голову мысль: останься он в живых, меня постигла бы та же участь, что и остальных его соперников. Итак, в 350 году Констанций начал войну против обоих самозванцев сразу. Ветранион тут же сдался, и его пощадили - случай в нашей истории поистине небывалый! Магненций же, как известно, был наголову разбит 28 сентября 352 года в битве при Мурсе. Это был один из критических моментов в судьбе государства, и римская армия до сих пор не оправилась, потеряв пятьдесят четыре тысячи отборных солдат.
Нет нужды говорить, что я и в глаза не видел никого из этих императоров и самозванцев, не припомню также, чтобы мне довелось повидать своих двоюродных братьев Константа и Константина П. Да и Констанция я впервые увидел, когда мне было уже шестнадцать лет; об этой встрече я подробно расскажу чуть ниже.
Принцепсы строили заговоры и сражались, а я учился у Мардония. Он был строг, но преподавал увлекательно. Я его любил, а Галл ненавидел - впрочем, это чувство у Галла рано или поздно начинали вызывать все люди без исключения. Помнится, однажды, когда я хотел пойти посмотреть состязания колесниц, Мардоний сказал: "Если хочешь развлечься, почитай Гомера. Никакие зрелища не смогут сравниться с его описаниями скачек, да и всего остального". Меня этот запрет привел тогда в бешенство, но теперь я понимаю, что в нем таилась великая мудрость. Так и получилось, что благодаря Мардонию я попал в театр и цирк уже будучи взрослым, да и то, чтобы не обидеть других. Да, ханжой я был, ханжой и остался!
Моя память отчетливо запечатлела лишь один эпизод, связанный с епископом Евсевием. В тот день он самолично взялся обучать меня жизнеописанию Назарея. Уже много часов мы с ним сидели в боковом приделе Никомедийского храма; епископ меня все время допрашивал, а я изнывал от скуки. Евсевий почему-то любил объяснять как раз то, что и так понятно, оставляя в тени вопросы, вызывавшие у меня особый интерес. Речь у этого тучного, бледного старика была замедленной, и следить за ней не составляло никакого труда. Для разнообразия я стал рассматривать мозаику на сводчатом потолке, изображавшую четыре времени года. До сих пор перед моими глазами стоят великолепные картины, изображавшие птиц и рыб, переплетенные гирляндами из цветов и плюща, и немудрено - в этом приделе мы с Галлом три раза в день молились. Во время этих скучных молитв я мечтал о том, чтобы подняться в воздух и попасть в сверкающий позолотой мир павлинов, пальм и увитых виноградом беседок - мир, в котором слышится лишь журчание ручьев и пение птиц и уж конечно же нет никаких проповедей, никаких молитв! Когда несколько лет назад Никомедию разрушило землетрясение, я прежде всего спросил: уцелел ли храм? Мне ответили, что да, но крыша обвалилась. Итак, волшебный приют моего детства превратился ныне в кучу мусора.