Поскольку Ваша вечность изволила положительно отозваться о моей оде "Отмщение за императора Юлиана", Вы можете не сомневаться в том, что я предполагаю выступить со словом оправдания Юлиана в той же сдержанной манере, в коей написана ода, удостоенная Вашего всемилостивейшего восхищения. Прекрасно сознавая, какой религиозный и политический резонанс может иметь подобный труд, считаю необходимым еще раз заверить Августа не только в моей безупречной преданности его священной особе и полном одобрении проводимой им мудрой политики (что абсолютно очевидно и без того), но и в том, что я намереваюсь изложить прекрасную историю жизни Юлиана со всею деликатностью, коей требуют эпоха и предмет.
Государь, те из нас, кто остались приверженцами старой веры (но тем не менее будут неукоснительно соблюдать Ваши справедливые и своевременные эдикты), останутся на веки вечные в долгу перед Вами, если Вы великодушно дозволите мне рассказать с любовью и беспристрастием о герое, чьи подвиги некогда озарили изумленный и счастливый мир подобно самому солнцу и чья слава (хотя она и ничтожно мала перед славой Вашей вечности) в свое время служила Риму щитом против варваров.
Я смиренно желаю запечатлеть эту немеркнущую славу своим косным, но верным пером.
Мой возлюбленный друг, епископ Мелетий, который сейчас находится в Константинополе, дал согласие изложить мою просьбу Вашей вечности, употребив при этом все свое красноречие, коим он, как известно, уже многие десятилетия блистает на церковных соборах Востока. Примите же, государь, почтение того, кто стар и близок к могиле, а посему не желает для себя лично ничего, кроме познания истины и дозволения ее изложить.
Эвтропий, гофмаршал двора,
Либанию,
квестору Антиохии
Константинополь, июнь 381 г.
Август ознакомился с Вашим письмом со вниманием, коего заслуживает все, что выходит из-под Вашего пера, и повелел мне Вам передать, что в настоящее время опубликовать жизнеописание покойного Августа Юлиана не представляется возможным.
Епископа Мелетия, о котором Вы пишете, нет в живых. На прошлой неделе во время заседания Вселенского собора его постиг апоплексический удар, и его останки уже отправлены в Антиохию для погребения. Мне, однако, дозволено передать Вам, что перед смертью епископ просил Августа признать Вашего побочного сына Симона законным. Август рад исполнить просьбу этого святого человека. В настоящее время моя канцелярия готовит необходимые документы, которые будут обычным порядком переданы комиту Востока, а от него, в свою очередь, поступят наместнику в Сирии, который официально известит Вас об их получении.
Август милостиво изъявил желание ознакомиться с полным собранием Ваших сочинений, которые он высоко ценит. Полагаю, квестор, Вам следует выслать их в Священный дворец.
Либаний наедине с собой
Я только что вернулся с похорон епископа Мелетия. Его отпевали на острове, в Золотом доме. Не знаю, удалось бы мне пробиться через толпу на площади, не будь рядом Симона. Казалось, вся Антиохия пришла проститься со своим епископом.
Толпа, как обычно, узнала меня и расступилась перед моими носилками. Некоторые остряки стали добродушно подтрунивать над тем, что-де "язычники" (новое обидное прозвище для нас, эллинов) стали посещать христианские богослужения, но я притворился, что не слышу. Носилки внесли под аркаду, и Симон помог мне из них выйти: в последнее время подагра перекинулась у меня с правой ноги на левую, и даже с помощью костыля и палки я без посторонней поддержки лишь едва ковыляю. К счастью, мой добрый сын сумел благополучно провести меня внутрь церкви и даже раздобыл один из стульев, которые принесли для свиты наместника (во время богослужений христиане стоят, лишь самые знатные прихожане имеют право сидеть).
Разумеется, мне не удалось ничего увидеть - я лишь различаю свет и тьму, а все остальное с необычайным трудом. Правда, в углу левого глаза у меня сохранилось светлое поле. Если его скосить и сильно вывернуть голову, я даже могу короткое время читать, но это отнимает столько Сил, что я предпочитаю проводить свои дни в сумрачном царстве Посейдона, жить в котором обрекает людей слепота. В церкви я различал только светлые пятна (лица) и темные столбы (траурные плащи). Дышать было трудно из-за ладана и тяжелого запаха, который неизбежно сопровождает все многолюдные сборища в жаркие дни.
Панихида шла своим чередом. Присутствующие возносили молитвы и слушали проповеди, но мои мысли были далеко. Они вращались вокруг только что полученного краткого ответа из Священного дворца. Мне запрещено публиковать мой труд. Даже признание Симона моим законным сыном не смогло смягчить этого жестокого удара.