На вожжах сидел старик со смуглой, морщинистой кожей, борода и усы полностью покрывали подбородок и верхнюю губу так, что самих губ за ними оказалось не видно. Его хитрые, сощуренные глазки следили за каждым нашим шагом, хоть мы и двигались один за другим. Сжимая поводья тонкими, словно тростинки, пальцами, он время от времени ерзал на сиденье. От одного его вида бросало в дрожь, и я начала таскать чемоданы в обход него, лишние пара метров избавляли от приближения на опасное расстояние. Стараясь спрятать лицо в накинутом на голову платке, после каждой ходки приходилось поправлять прическу. Стоит хоть одному локону высунуться, и это непременно заметят. На улице стояла глубокая ночь, но света из здания и прилегающих фонарей вполне достаточно.
Закончив работу, я запрыгнула в телегу и устроилась на ее краю, свесив ноги. Задрав голову, всматриваясь в звездное небо, в очередной раз поражаюсь его красоте. Брат стоит рядом, но все его внимание поглощено главным входом в администрацию. Он ждет появления Майерса и отправления к поезду. Мне же, помимо прочего, хочется закрыть глаза и уснуть. Ночную тишину наконец нарушили мужские голоса. Они звучали так громко и сурово, что доносились до нас, несмотря на нахождение их источников в здании. Только спустя несколько минут фигуры появились на пороге, торопливо преодолевая расстояние от дверей до кареты. Трое мужчин пронеслись так быстро, что я даже не успела рассмотреть их. Одеты были исключительно в черные строгие костюмы классического покроя, это все, что смогла увидеть за долю секунды их пребывания на дороге. Кто-то взмахнул рукой из окна кареты, и та со свистом от хлыста и звуком удара тронулась первой. Старик последовал их примеру, взмахнул поводьями и неспешно поехал по дороге.
Минингит успел запрыгнуть в телегу на ходу, она чуть накренилась в его сторону, но выровнялась, не замедлившись. Недовольно что-то пробормотав, старик не смотрел в нашу сторону. Когда выехали из центра, контраст стал сразу заметен, здесь фонари работали исключительно по одному на улицу. И горел он слабо, где-то в ее центре. Карета неслась вперед буквально вслепую, но в такое время на дороге точно никого быть не должно.
Сразу за чертой города начинался лес. С этой стороны он был почти вплотную к последним строениям, задние стены домов чуть ли не прижимались к деревьями, игравшим роль опоры. Стоило выехать, и наш старик на вожжах, как и кучер кареты, включили стоящие рядом с собой лампы. Свет больно ударил по глазам, пришлось заново привыкать к нему, но вскоре я смогла разглядывать стволы деревьев, листву и обочину дороги. Поезда, отправляющиеся с нашего главного вокзала с другой стороны города выглядели всегда одинаково. Ровные прямоугольные вагоны, выкрашены в однотонный красный, синий, оранжевый или зеленый цвет, в зависимости от направления следования. Вероятно, от одного вида показавшегося из-за поворота локомотива глаза непроизвольно расширились, пытаясь рассмотреть его во всей красе. Состав стоял в свете множества фонарей, но он оказался длиннее старой станции и терялся в темноте за ее пределами. Вагоны выкрашены в цвета флага с изображениями герба в центре. Первый обрамлен позолоченными символами округов. Именно они определяли, кто из глав где должен расположиться.
Карета остановилась так, что пассажиры могли не терять времени, и сразу из нее начать подниматься по ступенькам станции. Платформа представляла собой возвышающуюся примерно на метр над землей бетонную плоскость на подпорках. Простояла здесь еще до войны и ничего с ней не случилось. Рассматривая местность, я упустила из виду вышедших из кареты и скрывшихся в вагоне мужчин, да и они особо не представляли сейчас интереса. Брат оторвал спину от дня телеги и протер глаза впервые за всю дорогу. Наш старик дернул за поводья и остановился подальше от платформы, осматривая суетящихся вокруг поезда людей. Проследив его взгляд, я заметила огромные ящики, что стояли почти в самом конце, несколько человек с трудом поднимали один и переносили в открытый вагон, без отличительных знаков округов.