— Если я проиграю битву себе, — сказал я и застегнул последнюю пуговицу, — то кто же останется победителем?
Платон как-то странно улыбнулся и, молча поклонившись, вышел. Но дверь не успела закрыться — в комнату торжественно вплыл дед, уже готовый к отъезду.
Окинув меня взглядом, он несколько раз кивнул, соглашаясь со своими неведомыми мыслями, и сказал:
— Я горжусь тобой, Костя. Не скрою — хотел бы я так гордиться своим настоящим внуком. Но он не оставил ни одного шанса, и… В общем, хочу, чтобы ты знал. Ты — тот потомок, о котором можно только мечтать.
— Значит, ты принимаешь мой выбор? — уточнил я. — Больше не будешь спорить с тем, что военное дело я знаю чуть получше, чем иностранные языки?
Дед улыбнулся:
— Я беру во внимание твой опыт, и всё, что ты сделал для нашего рода… Да. Принимаю.
— Отлично. — Я улыбнулся в ответ. — Тогда чего же мы ждём?
В огромном парке рядом с Императорской академией собравшаяся толпа, силами которой можно было бы штурмовать средних размеров крепость, казалась крохотной горсткой заблудившихся людей. Тут были и новобранцы… в смысле, первокурсники, как я. И все остальные курсы — тоже. Первокурсников сопровождали родственники. Многие плакали — предстояла долгая разлука. По домам нас отпустят не раньше, чем начнутся рождественские каникулы, в конце декабря.
К счастью, слёзы лили в основном дамы, из числа провожающих. Первокурсники старались храбриться.
Ректор, Василий Фёдорович, прочитал проникновенную речь, усиленную какими-то магическими хитростями так, что каждое её слово отчётливо слышал каждый из нас. Про наш новый дом и его славные традиции, про великие надежды, которые возлагает на нас император, великую честь, оказанную нам, и прочее, прочее, прочее.
В какой-то момент я почувствовал чей-то пристальный взгляд и, повернув голову, обнаружил в десятке метров Жоржа Юсупова, которому надрал задницу на достопамятной церемонии. Не знаю уж, что уязвило его больше — поражение в поединке или принародная пощёчина от отца, — но враждовать с последним он явно опасался. Зато на меня смотрел так, будто собирался прикончить.
Что ж, наверное, папаша пощадил чувства сыночка и не рассказал ему, на какие чудеса способен «Фантомас», если его разозлить. Может, ограничился абстрактным: «Не смей трогать Барятинского!» — предупреждение, которого не послушался бы ни один подросток ни в одном известном мне мире.
Я улыбнулся Юсупову и подмигнул. Тот с негодованием отвернулся. Похоже, учёба будет весёлой.
Василий Фёдорович закончил с речью и удалился. Подали голоса наставники — так в Академии называли воспитателей, присматривающих за курсантами. Нас начали строить в колонны, чтобы организованно вести в корпус, где нам предстояло жить ближайшие пять лет.
Мы быстро обнялись с дедом и Ниной, расцеловались с хлюпающей носом Надей.
— Будь осторожна, — попросил я. — Веди себя прилично. Не заставляй меня покидать гостеприимные стены этого чудного заведения, чтобы решать твои проблемы.
— Я постараюсь, — всхлипнула сестра.
Отвернувшись от родни, я поспешил встать в строй. Последующие пару минут только головой качал. Мои сокурсники, которых мне ещё предстояло узнать, вели себя как стадо баранов. Кто-то не хотел стоять с кем-то, кому-то нужно было непременно стоять с другом. Кто-то, задумавшись, подошёл к цветущему розовому кусту и стал его рассматривать…
Весь этот фарс прекрасно дополняли голоса наставников, обращающихся ко всем вежливо и на «вы». Н-да… Тут бы пару крепких слов, да пару затрещин — и мигом наладилась бы дисциплина. Но увы, чего нет — того нет…
Я не сразу обратил внимание на музыку. Она так органично вплелась в окружающий гвалт, смешалась с птичьим пением и шелестом листвы. Музыка становилась ближе, громче, и у меня вдруг ёкнуло сердце.
Развернувшись на каблуках, я оказался лицом к лицу с…
— Аполлинария Андреевна? — пробормотал я.
— Константин Александрович! — ослепительно улыбнулась Полли. — Я так рада, так рада…
— Вы кого-то провожаете? — спросил я с надеждой.
— Что? — удивилась она. — Ах, нет! Мы с вами будем учиться на одном курсе. И это для меня — такая радость!
Мысленно вздохнув, я изобразил улыбку. Да, учёба определённо будет весёлой.
Всё в этой академии казалось мне избыточным. Слишком много пространства, слишком высокие потолки, слишком дорогие интерьеры… Там, где рос и учился я, полы были покрыты дешёвым и практичным пластиком унылого цвета, который нельзя было поцарапать, и с которого легко смывалась, например, кровь. Здесь же под ногами был паркет — выложенный такой затейливой мозаикой, что пол казался произведением искусства. На него страшно было даже дышать — в тех местах, где паркет не скрывали великолепные ковры.