– Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?
– Слава Богу, ваше величество, – отвечал Пушкин со спокойным духом.
– Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?
– Ничего, государыня!
– Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.
Сии слова привели его в великое замешательство.
– Я желаю через начальников знать о всяком происшествии во вверенных им местах, – с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: – Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.
– Если вашему величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, – сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии; да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от вашего величества.
– Извольте же, не мешкая, справиться об этом и успокоить меня, – промолвила императрица.
Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы, в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необычное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин узнает, что самоубийца – при типографии промотавшийся комиссар, устрашившийся отчета. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа, по обыкновению, написанное, которое и привозит во дворец.
– Кто ж из нас виноват, сударь? – спросила Екатерина.
– Ни ваше величество, ни я, – отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.
– Вы неправду сказали! – произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.
– Вы неправду сказали, – повторила императрица, – оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновной: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение – вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.
Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени. «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» – сказал он.
(Из собрания П. Карабанова)
Однажды князь Николай Иванович Салтыков поднес императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.
– Это за что? – спросила она.
– Офицер его ударил, – отвечал Салтыков.
– Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!
И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».
Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение – пригодился!
(«Исторические рассказы…»)
В царствование Екатерины II Сенат вынес решение, которое императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от него к обер-секретарю и, таким образом, попал в экспедицию.
В тот день в экспедиции был дежурным какой-то приказный подьячий. Когда он остался один, то напился пьяным. При чтении бумаг попалось ему в руки подписанное императрицей решение. Он прочел «быть по сему» и сказал:
– Врешь, не быть по сему.
Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «Врешь, не быть по сему» – и лег спать.
На другое утро он пошел домой, в экспедиции нашли эту бумагу и обмерли от страха.
Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к императрице и бросился ей в ноги.
– Что такое? – спросила она.
– У нас несчастье, – сказал Вяземский, – пьяный дежурный испортил ваш приказ.
– Ну что ж, – сказала государыня, – я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.