Тимо. Но я сейчас…
Якоб. Ты сейчас в сто раз худшем! И не один! (Тычет пальцем в Ээву, Юрика) Она! Он!.. Ей чего стоило и стоит — неужели не видишь?! А то, что твоего единственного сына превращают в столп, который ты хотел сломать?!
Юрик (взволнованный, бледный, дрожащий выбегает на середину комнаты). Папа! Папа!.. Они… он… хотят, чтобы мы бежали?.. Чтобы мы убежали? Папа… но мы ведь не убежим? Правда? Это было бы позорно, папа?..
Ээва. Юрик, ради бога — замолчи!..
Якоб. Видишь, как научили думать твоего сына!
Юрик. Папа!..
Якоб. Супротив императорской воли — позор!
Ээва. Якоб!..
Якоб. Родному отцу супротив — не позор, а супротив императору…
Ээва. Будь великодушнее, Якоб, прошу!
Якоб. Глупец он, глупец твой муж! Мы так все придумали, столько сил, денег, времени, риска… Ты глупец!! Не хочу быть великодушным с сумасшедшим!
Ээва. Якоб! Якоб!
Якоб. К чему более значительному можно стремиться в этой тюрьме? Чего можно достигнуть?! Глупец! Все к чертям подите! И делайте что хотите, но без меня! Без меня, слышите!! (Уходит)
Тимо, Ээва, Юрик молчат. Тимо подходит к окну, задумчиво глядит в сад
Юрик. Мама… мама… я хочу вам рассказать… Я не успел. месяц назад государь император посетил наш корпус. Вместе с наследником. Наследнику тоже четырнадцать. Государь же при всех, и при наследнике сказал, что я самый молодой и самый исполнительный мичман во всё корпусе. Что я самый молодой и уже мичман. И что со временем, чем чёрт не шутит, сказал государь, я смогу стать морским министром империи. Папа…
Ээва. Юрик…
Юрик. Мама, подожди. Папа, если государь при всех так сказал — значит, так оно и будет? Слово государя — он что-то значит! И мы опять сможем с честью носить фамилию фон Бок!
Ээва. Юрик, ступай к себе!
Юрик. Я не хочу никуда бежать. И я хочу, чтобы вы знали?. если всё же решитесь…
Ээва. Что ты такое говоришь, Юрик?!
Юрик. Если вы решитесь бежать…
Ээва. Я тебя прощу. ступай! Я тебя прощу. ступай! Прокляну!
Юрик уходит. Ээва медленно приближается к мужу. Становится рядом. И тоже глядит в сад. Молчат.
Тимо. Это моя битва с императором… с империей… с той, что у нас…
Ээва (очень тихо). Да…
Тимо. Ты должна меня понять.
Ээва. Я понимаю.
Тимо. Что бы я стал делать в чужой стране?..
Ээва. Да…
Тимо. У меня нет денег, чтобы что-нибудь печатать.
Ээва. Да…
Тимо. И даже бы я нашёл их там… слово моё не дошло бы сюда… всё равно…
Ээва молчит.
А если даже и дошло, то слишком для многих это было бы словом изменника…
Ээва. Да…
Тимо. Уж если куда и ехать, то не в Швейцарию. Скорее туда — за Иркутск… где уже другие…
Молчат.
Может, стоило их дождаться… Только я не мог ждать…
Молчат.
Ты пойми, для меня единственно правильно находиться там, где меня вынуждают находиться. Только там. Тут. Я — железный гвоздь в теле империи. Тут.
Ээва. Да, да, да, Тимо, да…
Тимо. Ты прости меня, если можешь.
Ээва. Я понимаю, я всё понимаю. и мотивы твои, и решение, и… Ты прав, ты прав. Наверное.
Тимо. /берёт её руки в свои/. Я столько всего передумал… Вчера, и сейчас, и давно уже не идёт из головы Пален. Помнишь его слова? Что в своей тюрьме он, возможно, остался из любви к своим померанцам… может быть, самым северным во своей Европе… с особым своим горьковатым вкусом…
Ээва. Всё помню, он прав… был прав…
Тимо. Вчера сорвал куст рябины… безотчетно набил рот ягодой… вдруг во рту и во всём теле ощутил ожидаемую сладость и невероятную горечь… У рябины, вероятно, вкус, что у померанев, только ещё горче… (Подносит гроздь к её рту) Ещё из-за ягод этих не могу никуда уехать… (Он кладёт ягоды в рот и, странно откинув голову назад, медленно, с наслаждением жует их)
И она, на него глядя, отправляет в рот целую горсть. И так они молча стоят и жуют горькие плоды рябины…