9 апреля 1204 г. флот рыцарей под рев труб и барабанный бой, с распущенными по ветру знаменами помчался в атаку на Морскую стену. Первые приступы осажденные (немногочисленные добровольцы и отборная царская охрана) отбили с помощью артиллерии и «греческого огня», но это были последние их успехи. Днем 12 апреля штурм продолжился. В клубах дыма, окутавшего Золотой Рог, под ливнем стрел из луков и крепостных «скорпионов» корабли двинулись вперед. Два из них («Пилигрим» и «Парадиз», под началом епископов Суассона и Труа) ветром навалило на одну из башен стены в квартале св. Петра. Солдаты Мурзуфла не смогли противостоять закованным в сталь «латинянам» и бросили ее. Вскоре пала еще одна башня, а к вечеру сухопутный отряд «франков» выбил ворота в северо-восточной части города, и на улицах показались конные рыцари.
Укрепления столицы сдавались католикам одно за другим. Гвардия Алексея V стояла в боевом порядке в центре города и требовала от василевса денег. Однако их не было, а уговорить наемников сражаться даром Мурзуфл не смог. Город, без малого девятьсот лет выдерживавший нашествия варваров всех мастей, отдавал себя латинскому мечу. Крестоносцы зажгли город, сильный пожар вспыхнул за этот год в третий раз.
Отчаявшись, Алексей V вечером покинул столицу. В ночной суматохе знать отдала трон то ли Константину, то ли Феодору Ласкарисам. Но корону потребовал и Феодор Дука, родственник бежавшего Мурзуфла. Пока длились бессмысленные препирательства, драгоценное время ушло. С рассветом вторника 13 апреля наемная гвардия, не получив золота, сдалась. Византийская империя была разгромлена собратьями по вере на восемьсот девятом году своего существования с ничтожными потерями для захватчиков.
Три дня длился грабеж города. Даже после пожаров, уничтоживших две трети Константинополя, наживы хватало за глаза. Рыцари брали все, не щадя даже христианских святынь. В церковь св. Софии они ввели мулов, чтобы нагрузить их сокровищами, и животные пачкали древнюю мозаику пола своими испражнениями, драгоценные украшения храма, золотые и серебряные подсвечники и сосуды рубились мечами, чтобы после быть задешево проданными торговцам. «А прочие церкви в городе и вне города все разграбили, и не можем ни их перечесть, ни рассказать о красоте их» [37, с. 134]. На улицах лилась кровь, понравившихся женщин победители насиловали чуть ли не на мостовых.
Западных варваров не интересовали книги, и бесценные сокровища человеческой мысли гибли в огне или уличной грязи. Веками накопленное талантом, искусством и трудом византийцев исчезло в три дня…
Повальный грабеж прекратило лишь лунное затмение, которое суеверные рыцари сочли знаком свыше. Все ценности были собраны под надежной охраной и поделены. Три четверти получили венецианцы (в счет долга Алексея IV), остальное было поделено между участниками похода. «И истинно свидетельствует Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, что с тех пор, как стоит мир, не было столько захвачено ни в одном городе. Каждый выбрал себе жилище по вкусу, и было их там достаточно… тот, кто доселе был беден, стал богат и имущ» [34, с. 115]. Многие жители, изгнанные из своих домов, оставили город навсегда. После долгих споров на трон Византийской империи вступил Балдуин, граф Эно и Фландрии (16 мая 1204 г).
Не следует думать, будто леденящие душу описания грабежей — плод фантазий разъяренных православных хронистов. Сам Иннокентий III, узнав о подробностях взятия греческой столицы (особенно его обеспокоили, конечно же, святотатства рыцарей), обратился к Балдуину с гневным письмом: «Вы, не имея никакого права, ни власти над Грецией, безрассудно отклонились от вашего чистого намерения, устремились не на завоевания Иерусалима, а на завоевание Константинополя, предпочтя земные блага небесным… И недостаточно было вам исчерпать до дна богатства императора и обирать малых и великих, вы протянули руки к имуществу церквей и, что еще хуже, к святыне их, снося с алтарей серебряные доски, разбивая ризницы, присваивая себе иконы, кресты и реликвии, для того, чтобы греческая церковь отказалась возвратиться к апостольскому престолу, усматривая со стороны латинян лишь изуверства и дела диавольские, и была бы вправе относиться к ним с отвращением, как к собакам»[109].