С прибытием миссионеров в сопровождении канонерок началось внедрение в китайское общество новой модели власти. В ходе многочисленных споров, касающихся притязаний на владения водными источниками или земельными наделами устоявшихся кланов, те, кто сомневался в том, что добьется справедливости от местных чиновников, часто искали защиты у церкви через статус новообращенного в христианскую веру. В подобной ситуации, как писал Фриман-Митфорд, китайский христианин мог обратиться к своему пастырю: «Клянясь, будто вменяемое ему обвинение оказывается простым предлогом, человек утверждал, что главный его грех власти видят в принадлежности к сторонникам христианской веры, в церкви которой он находит соответствующую защиту. Переполненный праведным гневом и верой в правдивость своего новообращенного, которому, как христианину, надо верить не в пример его обидчику язычнику, пастырь спешит в здание суда с ходатайством за своего поручителя. Мировой судья находит этого человека виновным и наказывает его; пастырь продолжает настаивать на своей стороне защиты. Завязывается дипломатическая переписка, и с обеих сторон изливаются потоки гнева. Как могут пастырь, вмешивающийся не в свое дело, и мандарин, в дела которого этот пастырь лезет, любить друг друга?»
Кое-кто из обозленных местных чиновников так или иначе вдохновлял народ на враждебные по отношению к христианам действия. Неприязнь к тому же подогревалась естественным отсутствием взаимопонимания. Главная забота касалась миссионерских приютов для детей-сирот. В соответствии с китайской традицией только брошенных новорожденных малюток отдавали на попечение благотворительных учреждений, зарегистрированных у местных властей. За сирот отвечали их родственники, а то, как те обращались с приемными детьми, считалось их личным делом. Китайцы не понимали, как посторонние люди могут брать на воспитание мальчиков и девочек без согласия их родителей и родственников, которым даже не позволяли посещать, не говоря уже о том, чтобы забрать их. Такого рода действия служили причиной самых мрачных подозрений. Ходили слухи, что миссионеры похищают детей, чтобы использовать их глаза и сердца для изготовления лекарственных препаратов или в фотографии, считавшейся в то время весьма загадочным явлением. Изабелла Берд писала: «Получили широкое распространение рассказы о поедании детей, и я уверена, что народ считал миссионеров замешанными в этом зверстве… Мне приходилось наблюдать, как при появлении иностранцев на улицах бедноты многие родители подхватывали своих детей и спешили увести их в дома; к тому же на спинах одежды детей пришивали красные кресты на зеленом фоне. Подобная предосторожность объясняется верой в то, что иностранцы слишком уважают крест, чтобы причинить вред ребенку, помеченному такой эмблемой».
В июне 1870 года в Тяньцзине из-за недовольства христианами возникли массовые волнения. Их причиной явно послужили как раз такого рода слухи: будто монахини приюта Союза сестер милосердия, открытого при французской Римско-католической церкви, похищают детей, чтобы вырезать у них глаза и сердца для медицинских целей. Нескольких местных христиан, обвиненных в похищении детей, перед тем, как передать мировому судье, жестоко избили в толпе. Невзирая на то что всех их признали невиновными (один из них на самом деле водил ребенка из церковной школы домой), тысячи человек отказались разойтись и бросали в христиан камни. Французский консул в Тяньцзине Генри Фонтанье со стражей поторопился и подстрелил одного из служащих городского управления. Толпа с ревом набросилась на Фонтанье и забила его насмерть. Потом разъяренные жители Тяньцзиня убили от 30 до 40 китайцев-католиков, а также 21 иностранца. За три часа, пока продолжалась расправа самосудом, грабеж и поджоги, участники беспорядков спалили дотла приюты, церкви и церковноприходские школы. Жертв расправы изуродовали до неузнаваемости и выпотрошили, а с французских монахинь перед тем, как убить, сорвали всю одежду.
Относительно происшествий, касающихся христиан, Цыси всегда применяла одну и ту же политику: «обращаться с ними по справедливости» (чипин баньли). Она не верила слухам о «поедании детей», которые снова и снова распространялись в разных районах и всегда оказывались вымыслом. Не допускающими двойного толкования выражениями она осудила тяньцзиньские убийства с поджогами и приказала наместнику императора в Чжили хоуцзюэ Цзэ-ну, отсутствовавшему в тот момент в Тяньцзине по болезни, вернуться к своим делам и незамедлительно вмешаться в происходящее: «арестовать и наказать зачинщиков массовых беспорядков, так чтобы свершилось правосудие». В соответствующем указе императора выражалось сочувствие христианским жертвам, опровергались все слухи, и перед всеми провинциальным руководителям ставилась задача защищать миссионеров. Великий князь Гун назначил дополнительную стражу для охраны домов европейцев.
Хоуцзюэ Цзэн быстро установил, что гулявший по Тяньцзиню слух не имел под собой ни малейших оснований. Он обнаружил явные отличия тяньцзиньских беспорядков от обычных выступлений при попустительстве местных властей, потворствующих толпе недовольных христианами китайцев. За ними определенно крылось нечто зловещее. Во время расследования выяснилось, что слухи начал распространять военачальник Чэнь Гожуй – Дачжан Чэнь. Задержанные участники беспорядков признавались, что они узнали о «глазах и сердцах» от Дачжана, который располагал этими человеческими органами в качестве доказательства. Чэнь Гожуй прибыл в Тяньцзинь на сампане за несколько дней до начала беспорядков, и с этого момента началось распространение злосчастных слухов. Кузнецы стали продавать оружие, что запрещалось положениями цинских законов, и головорезы зачастили на постоялый двор монастыря, где остановился Дачжан. В день массовых волнений сбором толп народа на улицах занимались мужчины, ударявшие в гонги. Когда местный специальный уполномоченный императора по имени Чунхоу попытался предотвратить появление разъяренной толпы в квартале иностранцев, убрав ведущий туда понтонный мост, Дачжан Чэнь приказал его восстановить. Как только толпа ступила на мост, он со своего сампана бросил клич: «Ребята, сотрите этих иностранцев с лица земли, спалите их дома!» Во время резни Чэнь, отличавшийся скверным нравом и привычкой притеснять слабое существо, находился, судя по его же словам, на сампане, «где развлекался с юными мальчиками».
Дачжан Чэнь оказался протеже великого князя Цюня. После разоблачения Чэня этот великий князь забросал Цыси письмами, в которых сообщал: «Мне чрезвычайно нравится этот мужчина, и я собирался использовать его в нашем деле борьбы с заморскими варварами». Он требовал достойного обращения с Чэнем, так как все идейные люди в империи будут следить за тем, что с ним случится, и увидят, вынашивает ли обладатель китайского престола серьезные намерения по «отмщению за беды страны». Великий князь заявлял, что народные массы следует поощрять, а не наказывать. Всем стало ясно, что массовые беспорядки спровоцировал Чэнь, а за ним стоял великий князь Цюнь.
Цыси к тому же поняла, что великий князь Цюнь намерен распространить опыт мятежа в Тяньцзине на всю страну. Во время тяньцзиньской резни и после нее беспорядки прокатились по всей империи, причем под предлогом все тех же слухов о вырезанных детских глазах и сердцах с обвинением в этом злодеянии европейских миссионеров. В ряде мест на улицах появились плакаты с объявлением конкретного дня, когда всем жителям следует собраться для убийства иностранцев и разрушения церквей. Массовые беспорядки, хотя меньшего масштаба, возникли во многих городах Китая. Все происходило в строгом соответствии с меморандумом великого князя Цюня, представленным Цыси годом раньше, и вывод напрашивался сам собой: великий князь взял на себя труд по воплощению в жизнь придуманного им же сценария.