— Помни — главное — это немедленное прекращение войны с Россией… В этом все наше спасение! Прежде всего нужно аторвать русских от их союзников. От французов и от австрийцев…
Далее. Мой брат, император Петр, дает мне много надежд, однако обольщаться ими я не имею права. Нет! Тому, что мне доносят о Петре, я просто верить не могу!.. Невероятно! Нет таких государей на земле! Это немыслимо… Такие благородные, такие высокие чувства, какие он изливает в письме ко мне, по человечеству невозможны. Ты больше всего, внимательнее всего следи за царем, за ним самим, за его близкими и обо всем доноси подробно… Важнее всего знать — хозяин ли он своих слов либо нет? И при переговорах с ним имей в виду: если он непременно хочет воевать с Данией из-за Шлезвига — я не поддержу датчан. Пусть он попробует, как воевать… Я думаю, — тут король проницательно прищурил глаза, — я думаю, что он хочет подражать мне. Воевать! Хе-хе!.. Трудное ремесло… Я-то во всяком случае хочу теперь мира….
Если русские захотят вывести свои войска из Померании, чтобы поставить их в Пруссии, — сразу же соглашайся: из Пруссии их выжить потом будет легче… Но даже если русские захотят остаться в Пруссии навсегда — то и тогда соглашайся, но с условием, чтобы они нас компенсировали чем-нибудь за счет союзников, — это поссорит их с союзниками! Главное — ты должен сеять в царе недоверие к союзникам — к Австрии, к Саксонии. Ссорь их, выдумывая все, что хочешь, но так, чтобы было похоже на правду.
Еще одно… Этого я не пишу даже в инструкции. Следи, следи, насколько прочно царь сидит на троне… Его жена, прусская принцесса Ангальт-Цербстская, очень умна… Куда умнее его! Следи, какие у них отношения. Доноси сейчас же об этом… Очень важно… Передашь два письма — это его величеству императору. — Король взял со стола и протянул Гольцу пакет. — А это — ее величеству… Императрице. О втором пакете не говори никому, вручишь наедине. Добейся с нею во всяком случае самых лучших отношений.
И король стал снимать со своего кафтана большой черный орден с оранжевой лентой, передал его Гольцу.
— При первой же аудиенции вручи императору этот орден Черного Орла да скажи ему, что я снял его с моей груди…
И помни — первый визит в Петербурге немедленно же англичанину Кейту… Это наш человек. Он на месте даст тебе инструкции… Прощай! Ну все! Требую успеха… А Феофан Куроптев, теперь уже как инвалид с переломом бедра, стоял на посту у въездного шлагбаума прусского города Мариенвердера. Опираясь на палку, Феофан думал свою неясную, но крепкую думу. Скоро вот выйдет ему чистая, побредет он, Куроптев, домой. А что дома? Вернется в родную Левашовку, к господам Левашовым, что его под красную шапку забрили… «Живы ли отец, мать, жена? Семь лет ничего о них не слыхивал… Крестьянством-то теперь не позанимаешься — как есть калека. Ну, коров буду пасти, в дудочку играть. Тур-туру… О, господи…»
И ясно увидел Куроптев розовое утро, зеленый луг у речки, над речкой, над камышами да ракитами, белый парок тянется. Свирель где-то играет. И от удовольствия Куроптев и рассмеялся и прослезился… Хорошо там, где немца нет!.. Ну как они ему и тут досадили… Вон чего с ногой сделали…
Житье ему стало вовсе плохое — в животе бурчит: ну, какая еда — позеленелые сухари да вода. Аж знобит! Снег тает, разбитая обутка полна водой. Плащ он прожег еще на ночевке у костра, и спину продувало холодком весенним. Кругом все неладно, все измена… Генералы да офицеры из дворян — те все за немца… Только солдаты вот немца бьют, как в бубен, ото всей души, ну а встречается-то он им редко… Генералы солдат отводят, черти…
«Из-за чего война-то? — продолжал думать Куроптев. — Королю Прусскому крылья надо подрезать! Правильно! Надо! Ну, так ты и действуй… Режь ему крылья, да людей зря не губи, не томи… Сколько русских костей в этой Пруссии положили. И все потому, что господам нет дела до мужика. Они кормиться хотят, богатства да почестей ждут, а ты, Куроптев, погибай…» Со звонками скачет издали тройка к заставе… Ближе, ближе… Остановилась.
Куроптев заковылял к кошевке:
— Стой! Кто едет? По какому виду?
— По высочайшему повелению, — крикнул из кошевки гигант, выкатив глаза, выдвинув вперед челюсть. — Подымай шлагбаум, р-растакой…
Куроптев смотрел во все глаза. Этот, что орет, — русский. Должно — хохол. А рядом — кто это с ним, в плаще прусском, в прусской шляпе? Кто таков? Не иначе пруссак!
— Стой! А куды пруссака-то везешь?