Перед императрицей стали на колени граф Разумовский да князь Голицын — поднесли на золотой подушке корону.
Императрица взяла ее и сама возложила себе на голову… Началась обедня — она стояла ее всю со скипетром и державой в руках. Сама прошла потом в царские врата, сама помазала себя миром…
Митрополит Дмитрий заливался соловьем, произнося приличную сему торжеству проповедь.
— Господь возложил на главу твою венец! — со слезами в голосе говорил он. — Знал он, как избавить тебя, благочестивую, от напасти! Знал он сердце твое, сам читал его перед собою. Знал, что во всевыносимом терпении твоем ты ниоткуда не ждала помощи, только уповала на него одного — на бога. Знаем и все мы единодушно и скажем, что ни голова твоя не хотела царского венца, ни рука твоя не искала славы, не искала приобретения сокровищ временных. Тобой в твоих действиях руководила только материнская любовь о твоем отечестве, твоя вера в бога да ревность к благочестию. Тобою руководила жалость к страданиям народа, к порабощению сынов русских. Только это и заставило тебя принять сие великое богу служение. И чудо сие, — восклицал красноречивый проповедник, — опишут в книгах историки. Ученые будут читать с охотою, а неграмотные рады будут послушать эту удивительную повесть…
После коронования императрица Екатерина Алексеевна обошла все соборы и в аудиенц-зале под балдахином раздавала награды отличившимся в перевороте персонам.
Главнокомандующим, что на прусского короля не слишком напирали, — Салтыкову да Бутурлину — пожалованы были бриллиантовые шпаги — «за доблесть».
Всем пяти братьям Орловым — Алексею, Григорию, Федору, Ивану да Владимиру — графское достоинство. Григорий назначен генерал-адъютантом. Кроме того, Алексею и Григорию по 50 тысяч рублей деньгами да по 1000 душ крестьян. Камер-лакею Шкурину 1000 душ крестьян и дворянское благородное звание. Всего было в этот день обращено в крепостных рабов до 15 тысяч человек, «пожалованных» разным лицам.
Княгине Дашковой — 25 тысяч рублей и орден святой Екатерины. Адмиралу Талызину — высший орден — Андрея Первозванного.
Дяде Жоржу на выезд из России пожаловано было 100 тысяч рублей.
Императрица затем изволила обедать одна, под балдахином, а вся знать — духовенство, вельможи, генералитет стояли вокруг трона. Потом, по ее распоряжению, гости уселись за столы… В народ бросали деньги… Три часа били фонтаны из красного, белого вина и из водки, на площадях Ивановской и Красной стояли жареные быки, бараны, дичь… Пирамиды из хлеба.
А когда императрица Фике показалась на Красном крыльце, загремели пушки, зазвонили колокола, но, отмечают современники, «народ молчал». Москвичи вообще расходились, когда она появлялась на улице, и в то же время народ всегда валил толпой за ее сыном-мальчиком, наследником Павлом. Мало того, что народ молчал, народ и говорил втихомолку, а потом все громче, да громче, все вольнее и вольнее.
Императрица после коронации долго жила в Москве — очевидно, не желая возвращаться в Петербург, слишком близкий по воспоминаниям…
Она сходила на богомолье к Троице-Сергию, пешком ходила в Ростов на открытие мощей святого Димитрия Ростовского.
Но это мало помогало.
Слухи в народе росли и разрослись настолько, что 4 июня 1763 года в разных концах Москвы на улицах забили барабаны, заиграли трубы и сбежавшийся народ слушал от конных герольдов следующий манифест:
— «Желание наше и воля есть, — возвещала Фике народу московскому, — чтобы все и каждый из наших верноподданных занимался единственно своим делом, своей службой, чтобы побольше воздерживался от дерзких и непристойных рассуждений. Но против нашего чаяния, к нашему прискорбию мы слышим, что появляются такие развращенных нравов и мыслей люди, которые думают не об общем добре, не об общем покое, но, зараженные рассуждать о делах, совершенно к ним не относящихся, о том, о чем они ничего не знают, до того безрассудно распускаются, что в своих речах касаются дерзко не только гражданских законов и правительственных действий, но даже и божественных узаконений…
Такие зловредные истолкователи по всей правде заслуживают достойной казни, как вредящие нашему и всеобщему покою, но мы все же всех таковых зараженных неспокойными мыслями матерински увещеваем — оставить всякие вредные рассуждения и сообразно своему званию — проводить время не в праздности, или в невежестве, или в буйстве, но заниматься своим полезным делом на пользу свою и общую…