— Новгород? — говорил Димитрий, а Софья переводила, — Не заботься, царь Иоанн, о Новгороде. Их вящие люди будто хотят передаться крулю Польскому Казимиру?
Не опасно! Новгород — крепко твоя держава, ведь новгородские люди — православные. Ты для них как солнце! Они не передадутся ни полякам, ни немцам, ведь и поляки и немцы — это Рим, разграбивший Царьград. Это враги. Новгородскую землю тебе не трудно держать в руках, она родня Москве и по вере, и по речи, и по обряду. Это их нравы, и только ты не перечь им в их нравах, в их правах. Пусть они дышат свободно под твоей охраной… Пусть по-старому будут стоять все их города, их вечи будут свободны и князья свободны… Дай им их мир, пусть они живут, как жили раньше, дай им еще твой мир, чтобы они жили крепче. Время пройдет, и такой народ все крепче и крепче срастится с Москвой… Кто в Новгороде тянет, к Польше, к немцам? Сильные люди, богатые люди. И ты тех, кто в Новгороде силен, кто хочет страной гнуть по-своему, — тех и помалу изымай оттуда. Твоя опора, царь Иоанн, — на слабых, со слабыми ты будешь силен! Сильные — одиноки! Слабых множество, а их множество — великая сила… Будь бдителен — заметишь, что сильные умышляют против тебя, — действуй быстро, как римляне: не давай врагам накапливать силы. Покажи слабым, что ты против сильных — они сами позовут тебя!
Иван Васильевич, помолчав, с недоверчивой усмешкой спросил:
— А как же пал Царьград, если такая сила в вашем уме?
— Царь Иоанн, — отвечал старец. — Царьград пал потому, что в нем слабых не было, и все сильные люди дрались за власть над землями, где живут бедные люди, чтобы при помощи правды бедных победить друг друга. Царьград с его умом был словно херувим на иконе — одна голова! А государству нужно тело! Но и Царьград не погиб, как никогда не погибает человеческий ум, дай новое тело старому уму, и ты поставишь новый Царьград в твоей стране. Ум и сила — вот кто правит миром, но смотри как? Великая сила подымается теперь в Италии, и на севере ее, и в Риме. Но там сила ведет за собой ум, там встают народы. Пусть же у тебя ум ведет за собой силу. Ты создаешь великое царство могучего, охочего к делу и к правде народа!.. Будь пророком правды народу твоему, царь Иоанн, но помни и то, что только те пророки побеждали, кто был вооружен. Оружие — сила. Кто безоружен и только умен, кого мало числом — те погибали. Тот только пророк, тот не имеет власти — зови же малых многих людей к умной, простой правде и вооружай их! Крепи войско, царь Иоанн… Сам веди его! Твой ум даст тебе силу, оружие укрепит ее, правда поведет его… Сим победиши!
Пламя свечи на столе колебалось, в углах великокняжьей избы шатались черные тени, шевелились, грозили вырасти, загасить эту искорку золотого солнца, которую раздувал последним своим дыханием дряхлый византийский вельможа.
— В твоих руках, царь Иоанн, прежде всего православная церковь! — говорил старик. — Правда, она сейчас упала, но береги ее! Береги ее! Береги ее, как бережет путник в пустыне не золото, а связку сухих фиников! Это связывает вместе, она подкрепляет тебя, ведет твоих людей. Эта вера обороняет твою землю от врагов. Эта вера твоя граница, твоя стена с Запада и с Востока! От латинских рыцарей! И от кочевников! Не будет своей веры — твои люди сольются с другими, неразличимые, как облака тумана в море. Народ русский ищет прежде всего правды крепкой, правды своих отцов и от других вер отскакивает, как масло от воды.
Долгоносый, выставив черную бороду вперед, согнувшись в резном кресле, оперши подбородок на кулак, Иван Васильевич слушал перевод Софьи, неотрывно вперясь блестящим взглядом в восковой лик грека. Много прожил старец на свете, много знает, но он — обломок славной Греческой империи, не выдержавшей ударов судьбы. Да, он предтеча, прибредший умирать в московскую бескрайнюю пустыню, могучую, чтобы указать новые пути. И у следующего за предтечей — такие дороги впереди, что он, предтеча, и обуви разуть не достоин с ног того, кто идет за ним! У старика опыт, но судьба другая, он, Иван, идущий за ним в опыте, ждет новой своей судьбы!
И Иван Васильевич изредка косо взглядывал в лицо Софьи, — переводя, она горела восторгом. Знал Иван, чего она хотела, — воскресения Константинополя, о чем тогда пламенно рассказывал ей кардинал Виссарион, где бы на каждом шагу старое хватало бы за руки, где одичавшие сады давали ей кислые плоды, где люди, пережившие падение и раздавленные изгнанием, думали бы только о мести да о своей награде. Где царицей была она, Софья, или даже — царем шалопай Андрей.