— Да чего ты натворил, сынок, а? — говорила и старица Марфа, сердилась, и отечное лицо ее багровело. — А почему? Да потому, что ты бабу свою, женку свою Софку слушал… Ано тебе самому-то ума не хватает? Чего наделал, а? Татарских послов что курей перебил. Теперь и смотришь, чтобы самому спастись… Бегун ты, народ вот кричит — слыхал? Почему ратью на ордынского царя не идешь? Слышишь, что владыка-то приказывает, а? Иди-и! Повелеваю: иди!
За окном ненастный, холодный день, в сером небе тучами кружилась, облетала желтая листва. Холодные дни, холодные ночи… Каково народу бегать в такое время… «Войны! — требовал народ. — Боя!»
Иван Васильевич приказал явиться на это совещание старшему сыну своему князю Ивану Ивановичу Малому с князем Димитрием Холмским, но те просто, дерзко отказались и велели сказать, что им недосуг ездить, надо им татар в Поле ждать…
И в эти-то тяжелые, тяжкие минуты в сенях княжьей палаты вдруг раздались быстрые шаги, движение, шум. Вбежал окольничий Борис Челищев, за ним другие.
Объявили новину:
— Княже великий! Пришли послы от твоих братьев Андрея да Бориса Васильевичей. Пустить ли?
В палате все смолкло. Иван Васильевич приподнялся с кресла.
— Откуда пришли? — спросил он только.
— С Ли-и-итвы, с Литвы пришли! — торопился Челищев. — Милости просят…
— Ага! — сказал Иван Васильевич и сверкнул взором. И приказал: — Послов ввести!
Собравшиеся ближние люди выслушали двух послов.
Оба брата — Андрей Большой да Борис — просили прощения, забвения вин, милости и заявляли готовность вступить своим войском в войско великого князя.
Иван Васильевич смотрел в их взволнованные, потные лица под взлохмаченными волосами, на мокрые от дождя армяки и думал:
«Ано, видно, и у Казимира с Ахматом-царем дело не в лад идет… Коли было ладно, чего бы братья в воровстве своем стали бы каяться? Сюда ныряют, — значит, тут крепче…»
И, выслушав, сказал только:
— За добрые вести, бояре, спаси бог! Скачите, послы, вобрат, и тотчас же, и говорите братьям так: коли сразу же с дружинами на рубежи выйдете, буду жаловать вас по старине и держать в обороне и в милости. Матушка! Пошли и ты им свое благословение, вели братам враз к Москве спешить!
И потом добавил накрепко:
— Москву оборонять будем! Князь Верейский Михайло Андреевич! Посады под Москвой прикажи приготовить, чтобы пожечь можно было сразу. Людей, которых мочно, в Кремль взять для обороны; тех, что для обороны бездельны, пошлешь подале на Север. Пусть там ждут, как бог даст.
Рати Москвы передвинулись в сложном маневре из-под Коломны к Калуге, и когда подошло бабье лето, стали обе рати — Москва да Орда — наконец друг к другу лицом по рекам Оке да Угре…
Светлы, тихи, теплы стояли последние летние дни, под небом бледным желто да красно сияли леса, прозрачны были чистейшие дали, летели в воздухе серебряные паутинки.
За широкой Угрой-рекой видно ясно было, как стояли там целые татарские станы из арб, как по нежатым нашим полям паслись табуны татарских коней, как горели огни под большими казанами, где варили себе татаре махан[23]. А подале, за Спасском-сельцом, стояла на холме в белой загородке белая войлочная вежа[24] с золотой шишкой, а подле нее — бунчук в девять хвостов — ставка ордынского царя Ахмата. На холмах, на высоких деревьях — всюду стояли татарские караулы, следили неотступно, глядели, как московские люди рыли у себя окопы, рвы, устраивая опорные места, ставили рогатки, валили засеки да завалы. Было ясно, что русские наступать сами не хотят, а ждут, татар.
А царь Ахмат все ждал и ждал своего союзника Казимира, и ждал напрасно. И прошел средь татар слух, что вернулись оба брата великого князя, вступили в войско, — стало быть, на усобицу рассчитывать не приходилось. Пыль и движение на дорогах к Москве показывали, что к русским идут и идут подкрепления — с хлебом уже по осени народ убрался, и люди стали свободнее. Пришла наконец весть, что великий князь прибыл сам к войску и ставку держит в Кременце.
Дни уже холодали. Ударили заморозки, ручьи и лужи покрывались льдом, мерзла к утру вода в глиняных горшках, в которых воины днём варили кашу. Татаре, вышедшие в поход из Орды перед летом, совсем обносились, охолодали. Надо было бы подвезти теплой одежды, а взять неоткуда — дома-то у них все было разорено русскими. Татаре стали искать одежи по русским, городам и деревням, да там мало чего осталось — люди-то все ушли, унесли и рухлядь с собой. А холода только еще начинались, только что прошел Покров[25].