Боярин Иван Федорович опять поклонился большим поклоном и степенно пошел из вежи. Тут нечего было делать, пока царь опалялся гневом.
Но в юрте же у Тельмира-вельможи положение несколько исправилось.
— Зачем великий князь меня не пожаловал, подарков мне не прислал? — обиженно говорил Темир-вельможа. — Я же ему завсегда помочь могу!.. Сейчас подарки бери не могу — секим-башка будет. Скажи, пожалуйста, князю великому, чтобы он меня бы не забыл.
И щелочка его узкого глаза выразительно мигнула.
Действительно, ему ли, толстому, жирному человеку, любителю вина да юных мальчиков, было ездить и сражаться в угрюмые предзимние дни, причем и будущее было так же безнадежно, как и все настоящее? И Темир-вельможа с завистью спросил:
— А как наши татаре у вас на Москве живут? Хорошо?
— Как у Христа за пазухой! — с готовностью ответил боярин и тоже подмигнул глазом с московским прищуром. — Действуй, князь, коли не хочешь, чтобы тебе голову здесь отвертели, как куру!
И, расправив плечи, Иван Федорович внушительно добавил:
Все ведь к одному идет! Понимать надо! Сила теперь наша! Московская! Москва встает!
Ехать сам к царю Ахмату великий князь Иван, конечно, не мог: кто бы мог поручиться за его безопасность? И не раз и не два еще Иван Фёдорович ездил в Ордынскую ставку и каждый раз чего-нибудь да добивался.
Ахмат-царь уже соглашался, чтобы к нему великий князь прислал бы сына своего царевича Ивана Ивановича, но и в этом было ему отказано. Ахмат-царь соглашался вести переговоры, если будет к нему прислан от великого князя послом воевода, которого давно и хорошо знали в Орде — Федор Басенок. Басенок был в добрых отношениях с татарами, от них получил он немало даров. Но великий князь не согласился и на это.
Зато переговоры под рукой боярина Товаркова с Темиром и с другими татарскими вельможами шли настолько успешно, что при его отъездах из ханской ставки все больше и больше татарских вельмож толпилось у стремени его коня, подсаживало на седло, все больше узеньких глаз заглядывало в его московские глаза.
— Княже великий! — сказал Иван Федорович своему господину, вернувшись в очередной раз как-то перед вечером из вражьей ставки, когда в избе на случай никого не было. — Боюсь я!..
Он, замолчав, зорко глянул в веселые глаза великого князя.
— Чего забоялся, боярин?
— Боюсь я того, княже великий, как бы ордынские бояре сами своего царя-то не порешили! — выговорил Товарков и стал поглаживать меховое ожерелье своей шубы. — К тому дело идёт. Темир-то мне прямо сказывал, что ихний салтан воевать боится, ночами от дум аж преет… Не знает он, куда ему деваться…
Боярин из-под длинного насборенного рукава вытащил пять толстых растопыренных пальцев и стал их загибать:
— Назад в Орду скакать — раз! Да там наши его поджидают… Сюда, на Москву, — два — не мочно! Темир мне давеча обиняком сказывал, что остается только один путь— третий. — И, отставив ногу в коневом сапоге, прищурив один глаз, боярин Иван Федорович вымолвил значительным шепотом: — Теперь ему уж больно гребтится переведаться за обман с его дружком — Казимиром-крулем, что тот его в такое дело всадил, да и сам помогать не пришел. И Ахмат-царь ныне своих татар шлет недаром кормиться в литовские города. А поголодает он еще на Угре немного, так и самого Казимира сожрет! Ей-бо… Ха-ха! Дело-то наше, смекаю так, выгорело, княже великий!
Боярин поклонился, и с рукой на бороде, с непроницаемым видом вышел из избы. А великий князь поднялся с лавки, встал перед Одигитрией…
Москва и москвичи, прознав про то, что великий князь шлет Ахмату-царю дары, заводит переговоры, опять стали требовать боя с Ахматом-царем. Снова загремел в посланиях своих владыка Вассиан: собственное красноречие не давало ему покоя.
К концу октября ударили уже крепкие морозы. Угра покрылась уже крепким льдом, а ордынские полки через нее все ж не переходили. Теперь москвичи, перебираясь с дозорами на татарскую сторону, сами тащили оттуда татарских «языков», полубесчувственных от холода, голодных, ожесточенных на своего владыку. Ордынская сила разваливалась на глазах.
И все ж Иван Васильевич осторожно основывал свои расчеты, учитывая самые трудные, самые невыгодные варианты могущих произойти событий.
Ведь как раз именно голод, холод, отчаяние и могли ведь в конце концов бросить ордынские полки на русских! А береговые позиции на реке Угре, такие удобные летом, стали неудобны зимой — в снегах не было открытого ровного места, чтобы выйти на последний решительный суйм[27].