Хоры гремели «Осанна». Пятиярусный иконостас сверкал золотыми цветами свеч. По круглым четырем колоннам подымались ввысь, уходили в купола, в небо изображения святых людей, ангелов, архангелов, всего того, чего никто никогда не видит, но о чем постоянно думают люди.
Хоры певчих с обоих клиросов перекликались на греческом языке. Рычали дьяконы, синий дым ладана, пронзенный солнечными потоками из высоких окон, был полон высокого торжества.
У великокняжьего места Иван Васильевич увидел жену Софью.
Как счастлива она была! Москва, Московское великое царство наконец освободилось от трехсотлетнего ига кочевников. От того ига, которое навалилось и висело безысходно над ее городом, над Константинополем, над Царь-градом… Которое угрожало всей Европе. Москва достигла здесь всего того, о чем только мечтала Европа в своих безуспешных семи крестовых походах для освобождения Иерусалима.
Никогда она не могла сделать того, что сделала Москва.
«Разбить дерзкого, бесчисленного степняка и этим открыть путь государству более высокого, небывалого порядка…»
Грудь захватывало от волнения, на глазах кипели слезы…
И Софья в своем греческом царском наряде упала на колени перед великим своим супругом— великим князем Московским.
— «Осанна в вышних!» — гремели хоры. Народ плакал от радости победы. И Иван Васильевич почувствовал, что этот день Москвы в его личной жизни и, может быть, в жизни всего человечества — величайший миг.
На холодные его глаза набежала теплая слеза.
Выдержка, мудрость, расчет великого князя Ивана Васильевича были так очевидны, что у всех его недавних противников язык присох к гортани. То, что им казалось робостью, оказывалось величайшей смелостью, тончайшим расчетом. Всем стало понятно — могут они еще многого ждать от этого человека, залитого заревом свеч, в зеленой татарской шубе, на щеке которого багровело пятно — след укуса крепкого мороза в подмосковной зимней войне.
Начал расти Кремль с княжением Ивана Васильевича. Так и стоит он до наших дней, созданный в те далекие и страстные годы. Встали вокруг него белокаменные стены с фигурными башнями. В нем самом встали три собора — Успенский, Благовещенский да Архангельский. Встали две палаты — Набережная да Грановитая, а при наследнике Ивана Васильевича и Софьи — при Василии Ивановиче — отце Грозного, Ивана Четвертого, — встала и третья палата — Золотая, золотом расписанная, как была когда-то в Константинополе.
А Иван-то Иванович Малый, красавец, все-таки так и помер безо времени, царствовать ему не пришлось, хоть и звала его вся Москва царевичем, и царствовал после Ивана — сын ее, Софьин, — Василий Иванович.
Три лестницы спустились от этих палат прямо к соборам — Красное крыльцо, Золотое крыльцо да то крыльцо, что теперь стало папертью Благовещенского собора. Для великокняжьих, большого чина пиров стала Столовая изба. И на месте теперешнего Теремного дворца стала «Постельная изба», княгинина половина.
Из древнего Пскова, из Лазарева монастыря писал когто в Москву свое прозорливое послание старец Филофей, слова которого гремят доселе, как медная труба:
«Ты, пресветлейший и высокопрестольнейший государь и великий князь, просиял в Москве, в столице великого народа. В твое царство, о царь, стоящий за правду, сходятся теперь все державы мира. Царству Москвы не будет конца…
Пишу это единственно из любви к тебе! Прошу тебя — ты не будь скуп, будь щедр всем, что имеешь!..
Будь милосерд, откинь всякую немилость, и царство твое будет вечно расти.
Утешай тех, кто плачет, день и ночь, давай помощь тем, кто вопиет о помощи! Всех, кто обижен, избавляй от обид…»
И стоит Москва и сердце Москвы — Кремль.