— Мама, — сказала Фикхен, — как смешно! Эти ребята разбросаны, словно репа или капуста в амбаре!
И она звонко захохотала.
— Фике, — по-французски отпарировала мать, — вы роняете ваше высокое достоинство! Что за выражения!
Чтобы избавиться от клопов и тараканов, герцогиня приказала составить посреди халупы скамьи и стелить постели на них. Зажгли пару свеч в шандалах… На ужин повар герцогини, толстый и хромой, принес блюдо разогретого мяса с лапшой, и обитатели халупы дивились такому пиршеству.
Улеглись, наступила тишина, лишь за окнами, в трубе на разные голоса завывал ветер, стучал в стены, возился на крыше… По углам кричали, плакали то тут, то там ребята, в стенах шуршали тараканы…
Герцогиня не могла уснуть..
— Фике? Ты спишь?
Нет, она не спала. Она тоже думала.
— Фикхен! Ты догадываешься зачем мы едем в Россию?
— О, я хорошо помню великого князя наследника! — не смутясь, немедленно ответила Фике. — Я видела его тогда в Эйтине, у дяди Адольфа-Фридриха… Четыре года тому назад… Он понравился мне…
И Фике лукавой искоркой взглянула на мать.
— О, ты умная девочка! Ты, значит, понимаешь, чего от тебя хотят. Слушай же, что приказывает твой отец.
Герцогиня держала в руке несколько листков, исписанных острым мужским почерком.
— «Прежде всего, — читала вполголоса герцогиня, — вы должны попытаться устроиться в отношении религии — нельзя ли будет тебе, по примеру Шарлотты, супруги царевича Алексея Петровича, из Брауншвейгского дома, не принимать веры русских? Вот главное и основное…»
— Ну, это мы посмотрим на месте! — заметила мать.
«Дочь моя, тебе придется жить и действовать в России, — читала дальше герцогиня, — в совершенно чужой стране, где правят цари… У тебя не будет никого близкого, верного человека. Тебе будет очень трудно… Поэтому прежде всего молись богу. Затем ты, не боясь унижения, оказывай высочайшее после господа бога почтение к особе ее императорского величества… Ты должна делать для нее все, служить ей, вплоть до того, чтобы пожертвовать своей жизнью, если уж так придется, если так сложатся обстоятельства.
После ее императорского величества более всего почитай великого князя наследника, как твоего повелителя, господина, отца, и при всяком случае добивайся его доверия, его любви. Этого государя, всякое его желание, всякую его волю ты должна предпочитать всем удовольствиям, ставить выше всего на свете… Никогда не делай того, что ему неугодно!
Ты не должна ни в коем случае говорить с кем-либо наедине.
Ты не должна никогда ни за кого ни о чем просить: ведь тот, кто просит, не получив желаемого, станет твоим врагом. А если просящий просимое даже и получит, то твоим врагом станет другая сторона, против которой ты помогла своим ходатайством добиться просимого.
Ни под каким видом не решайся в государственные дела, дабы не раздражать правительства.
Наконец, никому не оказывай своей дружбы, своего расположения. Ты должна помнить что твое дело — есть прежде всего твое дело…»
— Вот чему учит тебя отец, дочь моя… Это — сама мудрость! Принимаете ли вы эти заповеди?
Фике скользнула на колени прямо — мимо коврика — на земляной пол.
— Дорогие родители! — шептала она. — Умоляю вас, будьте уверенными — все ваши наставления, все ваши заветы хранятся в моем сердце… Я никогда не оставлю нашей святой веры!
— Встань, подымись, я обниму тебя, моя Фикхен! Со следующей остановки напиши обо всем нашему дорогому фатеру[37]. О, нас только двое, мы женщины, а какая трудная задача лежит на нас!
Мать и дочь сидели, растроганно обнявшись, прижавшись друг к другу. Вдруг на печке захлопали крылья, и неистовый голос петуха загремел оглушительно.
— Вот и полночь! — сказала герцогиня. — Уснём! Надо отдохнуть… Завтра — в дорогу…
Следующую ночь ночевали в городке Кеслин в жарко натопленном доме богатого купца, где очень беспокоили мыши, забиравшиеся даже на постель. Фике решила пока не писать отцу — она должна была хорошенько обдумать свой ответ.
Дальше бесснежной тряской дорогой, тянулись по унылым равнинам Поморья — Померании — под неистовым ветром с моря. Реку Вислу переехали по льду у города Мариенвердера. Ночевки были ужасны. Дальше — снова по льду переехав морской залив Фришгоф, въехали в Кёнигсберг.
Только тут, в комфортабельном доме магистрата, в теплой комнате, Фикхен писала до полуночи и наконец запечатала гербовой печатью, следующее послание отцу:
«Государь! С совершенным почтением и невыразимой радостью получила я здесь с курьером вашу записку, в которой ваша светлость почтили меня сообщением, что вы здоровы, вспоминаете обо мне, что вы по-прежнему милостивы ко мне. Умоляю вас быть уверенным в том, что все ваши наставления, увещания, все ваши советы навсегда останутся в моем сердце, как в моей душе — навсегда корни нашей святой лютеранский религии.