Только построились — отбой! Разойдись! Разошлись по палаткам, а в четыре часа — опять три пушки. И потянулись полки по обоим проходам — снова строиться в ордер-баталии на Гросс-Егерсдорфском поле…
Погода хорошая, ласковая, хоть и осенняя. Солнце клонилось к западу, весь в потоках света впереди, лес уже в осеннем уборе… Поля давно, убраны, по желтой стерне — зеленые межи с последними васильками да с полынью седой… Паутинки летают.
Русская армия встала в две линии вдоль всего поля. Между линиями — словно большая дорога — вестовые скачут, связные бегают. Вон, избочась, на гнедом своем донце, нагайка наотлет, протрусил резво лихой ординарец генерала Денисова — донской казак Емельян Пугачев. Чернявый, с бородой, глаза быстрые, белые зубы светятся в ровном оскале. А солнце-то так и играет на высоких медных гренадёрских шапках, на киверах, на начищенной амуниции, на орденах, медалях. Чуть веют в легком ветерке распущенные знамена. Слева, сзади у выхода из дефиле — холм небольшой, на нем медные пушки и гаубицы горят как жар. Команды звенят, кони ржут.
Медленно идет время. Стоят солдаты во фрунте, ждут врага. Нет пруссака! После заката встал туман такой, что и в пяти шагах ничего не увидишь. Тревожно, но стоит фронт, даже разговоров не слыхать…. Ждут солдаты — вот-вот нагрянет враг, закипит великий бой за изгнание немцев с русской земли. А когда барабаны и трубы проиграли зорю и вся армия пропела могучим голосом «Отче наш», то в наступившей тишине еле донеслись издали тоже барабаны да голоса, пели что-то чужое: то прусские солдаты тоже пели свою молитву в лагере! Ночь выпала ясная, лунная, а к утру опять навалило туману, и сквозь него гудел могучий храп десятков тысяч наших солдат… Спали солдаты кто как, по способности прикорнули в боевом фрунте с ружьем в руках. По приказанию «береги порох» — не отсырел бы от росы — полки ружей завязали солдаты тряпицами… Наконец-то над лесом показалось солнце, длинные тени от воинов легли поперек поля, стали укорачиваться. Тут и согрелись и обсушились, позавтракали сухариками… Известно — солнышко.
Нет неприятеля. Не хочет биться пруссак, да и только! Дивизии потянулись обратно на бивак. На военном совете было решено сражение отставить и с утра двигаться на Алленбург, для чего каждому солдату взять с собой провианту на три дня… С утра 19 августа барабаны пробили генерал-марш, и снова в тумане авангардный, корпус уже походным порядком стал вытягиваться на Гросс-Егерсдорфское поле.
К восьми часам туман разошелся, засияло погожее осеннее утро. Первым выходил на поле Московский полк. И как же это вышло так, что никто долго не замечал пруссаков, которые уже стояли в полном ордер-баталии на этом поле! На выходящие из лесу походным порядком полки двинулись две голубые линии прусских полков, развевались знамена, гудела земля от мерного шага пехоты, от дробной рыси кавалерии… Вся сила пруссаков была брошена на выходящих из дефиле: генерал Левальд знал, что делал…
Что тут началось!
— Пруссаки! Немцы! — кричат. — Пушки, пушки тащи сюда! Туда! Бегом! Бегом! Стройся! Прозевали! Пехота перемешалась с кавалерией, пушки с пехотой, с легкими обозами, обоза скатывались в буерак — к речке, крик, ругань. Солдаты, согнувшись от тяжелого снаряжения, от трехдневного запаса, споро семеня ногами, выбегали, согнувшись, из леса и попадали прямо под прусский ружейный и пушечный огонь.
Московский полк почти целиком полег там, при Гросс-Егерсдорфе. Перехитрил генерал Левальд лентяя Апраксина, захватил русскую армию на походе врасплох.
Русские солдаты тут увидали пруссаков лицом к лицу. Вот они! Вот враги! В синих мундирах, с красными, синими, зелеными, белыми отворотами, в высоких медных шапках, в треуголках, без бород, с большими усами, рослые, собранные со всех краев света проходимцы, которых король навербовал в свою армию. Вот они идут стеной на русских, чтобы прусское иго навек закрепить! А что сделаешь? Не побежишь! Побежал — пропал, как швед под Полтавой! Сзади, справа, слева лес великий, частый, овраг глубокий, низина; болото… И остается одно — драться за свободу своей земли, драться честно, как деды дрались на Куликовом поле, как Петр дрался под Полтавой.
Русские солдаты из лесу выбегали — ружье на руку — заряжать-то уже было некогда. И дрались поодиночке штыками. Дрались до последней капли крови. До последнего вздоха. И не было на свете славнее той храбрости, которую показали русские солдаты в бою под Гросс-Егерсдорфом-деревней.
Вот дерется рядовой солдат Иван Пахомов, Костровского уезда, из села Молвитина. Правая рука у Пахомова отрублена, кровь хлещет, рубит тесаком левой…