События развертывались стремительно. Когда карета Бестужева подлетела к его великому дому, тому самому, на постройку которого он у английского посланника 50 тысяч занимал, и вельможа, подхваченный соскочившими гайдуками под локотки, стал уже на ступеньки крыльца, как к крыльцу подскакала другая карета. Высокий генерал в австрийской форме, в шляпе с высоким плюмажем, господин фон Букков, бурно шагнул из кареты и, вытянувшись, отсалютовал Алексею Петровичу.
— Ваше превосходительство! — радостно отнесся Бестужев. — Ко мне? Очень приятно, очень-с!
— К вам, граф! — сказал господин фон Букков глубоким басом.
Прошу подняться в приемную… Прошу-с! Я к вашим услугам!
Двадцать минут генерал нервно шагал взад и вперед по приемной, пока не распахнулись высокие палисандровые двери кабинета и канцлер не стал на пороге:
— Прошу-с!
Оба сели напротив друг друга на широкие кресла.
— Чем могу служить?
— Ваше сиятельство, — заговорил генерал фон Букков, оправляя синюю ленту через плечо. — Имею именное повеление от ее величества императрицы, королевы Марии-Терезии — обратить внимание русского правительства на то обстоятельство, что командующим русской армией в Пруссии графом Апраксиным союзные обязательства не соблюдаются. В то время как австрийская, французская и саксонская армии, свои силы напрягая, бьются и в Богемии и на Рейне, русская армия, разбив пруссаков под Гросс-Егерсдорфом, неожиданно ретираду обратно учинила, якобы на зимние квартиры… Союзные командования тем обеспокоены, поелику они в том к себе недоброжелание видеть могут.
Бестужев с приятной улыбкой поднял вверх руку.
— Простите, мой генерал! — сказал он. — Простите! Все такие оплошности фельдмаршала Апраксина уже исправлены, и не сомневаюсь, что оный генерал вскорости сильную оффензиву[42] начнет…
— Но это только дипломатия вашего сиятельства! Какие же сему доказательства быть могут?
— Вот они!
Из бисерного портфельчика Бестужев вынул письмо Фике.
— Прошу вас пробежать это письмо!
Удар Бестужева был нанесен верно. Не прошло и десяти минут, как австрийский генерал бросился из бестужевского дома прямиком в резиденцию австрийского посланника графа Эстергази. Граф Эстергази широко раскрыл глаза:
— А-а-а! Вот оно что! Так, значит, это ее высочество великая княгиня Екатерина задерживала армию Апраксина! О-о! В чью же пользу она действовала? В пользу Пруссии? О-о-о! А какова же позиция в этом деле ее супруга, наследника?
— Он всегда был пруссаком! — пожал плечами фон Букков. — Всем очень хорошо известно…
За розовым с золотом письменным столом в стиле рококо через пару дней уже строчил донесение в Париж посланник Франции маркиз Лопиталь:
«В Петербурге — неслыханный скандал. Великая княгиня Екатерина Алексеевна имела неосторожность, вернее — безрассудство написать письмо фельдмаршалу Апраксину, в котором она освобождает генерала от клятвы, данной ей Апраксиным, что он будет задерживать свою армию. В этом письме она приказывает главнокомандующему открыть военные действия снова. Это письмо в подлиннике Бестужев показал фон Буккову, тот сообщил Эстергази, а Эстергази на приеме у императрицы потребовал объяснений… Супруга государя-наследника, таким образом, уличена в поддержке короля Прусского…»
Очередное заседание Верховной Военной Конференции происходило под председательством самой императрицы. Невысокое октябрьское солнце светило в высокие окна, окна светились на лаковом полу. Вокруг стола, накрытого красным сукном, под золотыми канделябрами, сидели вельможи Бестужев, Бутурлин, Трубецкой, Воронцов да оба Шуваловы.
Полубольная императрица волновалась и все время держала себя за сердце.
— Господа! — говорила она. — Какой срам! Позор! Наша армия, пруссака разбивши под Гросс-Егерсдорфом, столько своих положивши, плодами победы не воспользовавшись, ноги уносит. Как мне теперь в глаза союзникам смотреть? Австрийцы под Прагой бьются, французы на Рейне, король Прусский Вену брать хочет, а мы из Пруссии бежим, ему руки развязываем. Выходит, что мы ко всему делу непричастны!