Любовь… Ну, разве что в спальне. Он может произносить это слово. На ковре в спальне. А в кабинете это слово необходимо решительно отставить ради спокойного шествия государственных дел, а тем более — ради будущего России! Он забыл, что то самое веское обстоятельство, которое он теперь собирался предъявить жене, возникло только благодаря любви, в том числе и благодаря его любви к Амалии. Это было именно то, чему они с Амалией желали всячески поспешествовать, и теперь, имея результат, вполне возможно было бы начинать следовать намеченному им с Амалией плану. Только, Боже упаси, никаких… Никто не должен был потерять собственную жизнь. Кровь не должна пролиться! И тут он не вспомнил, значит, что нынче ещё не полная весна, не апрель, не май, даже не начало марта, не второе и не третье число. О, Господи! Он просто потерял рассудок, вдруг забыв о существовании батюшки. И он, кажется, начал вновь волноваться, ещё не успев определить, что это — волнение, раздражение, вполне естественное в существующих обстоятельствах, или же всё-таки новое волнение плоти, с которым он не знал, что сейчас делать — сдерживать ли, дать ли нежданную для нее, Лиз, волю — что?
— Я желаю узнать… В котором возрасте дети обычно начинают говорить, Лулу? Мари не говорит ещё?
Она усмехнулась; сидела, расправивши платье, руки держала на коленях, теребила тесьму — эти её узкие пальцы, перебирающие тончайшие кружевные планочки материи, выдавали ее. Ах, милочка, он всё-таки государь твой, милочка, он хотя пока ещё не император, но вскоре он сможет, если захочет, сделать с тобою всё, что угодно, сможет сделать с вами обоими всё, что угодно, например, то, что сделал Пётр Великий с Евдокией. Тогда была Евдокия, теперь Елизавета, велика ли, милочка, разница? Амалию же можно крестить, допустим, Екатериною Александровной.
И, как всегда, вновь, теперь во второй раз, успокоился, видя чужое волненье. Всегда успокаивался, когда кто-нибудь рядом с ним волновался.
Она же, значит, усмехнулась, обрывая течение его беспорядочных мыслей:
— Пока за неё буду говорить я, если позволите, Ваше Императорское Высочество. — В произнесении титула заключался вызов хотя бы потому, что он пребывал в сию минуту в состоянии российского императора, а не в состоянии наследника, и Лиз грубо возвращала его к действительности — тщетно, тщетно!
— Мари пока не говорит. Я буду рада ответить, если Ваше Императорское Высочество изволит спросить о том, что вас интересует на самом деле.
— Да, — уже совершенно холодно, совершенно спокойно, он предвкушал эффект, — да, Наше Императорское Высочество изволит. Как ты полагаешь, Лулу, если муж беловолос и если жена беловолоса, могут ли у их ребёнка — у дочери, например, быть чёрные волоса на голове? Ты понимаешь… Общественное мнение… Европа… Европейское общественное мнение. Просвещённое общественное мнение скорее одобрит… — тут он наконец взял себя в руки, перешёл на французский, чтобы легче выразить мысль: — Europe eclairee approuvera plutot une severite du mari envers sa femme qu'un manque de severite de l'epouse envers les courtisans de son mari. Tu me compends? Le roi englais Henri VIII…[17] — Упоминание о Генрихе Восьмом вырвалось у него неожиданно, неожиданно для него самого, но это имя, имя Генриха Восьмого, весьма радикально каждый раз решавшего свои семейные проблемы, им обоим — сейчас — мгновенно объяснило всё. Право, сам он и не знал, в котором времени находится сейчас, одно — желал всё решить немедля.
— В государстве назрели перемены, Лулу. Российское дворянство требует перемен, а я — первый дворянин государства. Я тоже хочу перемен. Во всём… перемен. Я желал бы знать, готова ли ты тоже со смирением принять изменение своего положения. Ты понимаешь, конечно, что речь не идёт… — хотел сказать «о плахе», но не решился выговорить это слово и просто слегка развёл руками и потряс своим, уже отображённым на десятках портретах великолепным, но всё ж сильно преувеличенным на портретах подбородком, выказывая отвращение к непроизнесённому слову. — …Ты просто вернёшься в родительский дом. Супружеская измена может считаться доказанною, что станет достаточным основанием для Церкви, одобрящей развод. — Наконец выговорил то, что и хотел произнести, — «развод».
Поскольку кошка молчала, он, не останавливаемый, продолжал и закончил главным:
— Подпиши, Лулу, и закончим дело миром. В первый же день, как только… Я в первый же день подпишу указ. В первый же день это привлечет меньше внимания. — Это он произнёс весьма торжественно, выдавая себя и отчасти оборачиваясь из нынешней весны в нынешний зимний день в батюшкином замке; подписывать указы ещё только предстояло ему. — Я же, со своей стороны, клятвенно обещаю… Ну, в самом деле, нынче девятнадцатый век, и мы с тобою венценосные особы европейской державы, Лулу.