В гвардейской кавалерии каждый офицер, выходя в полк, должен был представить двух собственных коней, и Охотников явился в своё время корнетом с двумя конями донского завода, которые с большой натяжкой сошли бы за кровных английских. Начальник офицерской конюшни ротмистр Арапов, определяя места для охотниковских четырёхвершковых скакунов, только посвистывал сквозь зубы, как, говорили, в минуты раздражения посвистывала великая императрица Екатерина, а потом объявил смущенному Охотникову, что это не лошади, а крысы, а потому они не могут находиться в строю первого эскадрона, эскадрона Его Величества. Охотников стоял сам — словно от смущения — гнедой, чёрные его волосы точь-в-точь напоминали чёрные гривы пяти-и шестивершковых кавалергардских коней. Арапов, все посвистывая, крутил свой длинный и тонкий, настоящий «кавалерийский» ус и словно бы решал что-то — сказать или не сказать.
— Ладно, ладно, корнет, мы все являлись в полк не в полном порядке… — он кивнул конюху, и тот начал закрывать денники. — А вот, — Арапов принялся глядеть прямо в глаза Алексею, — ты мне нравишься, и я тебе, уж так и быть, открою тайну. Только — никому… — он понизил голос. — У великого князя Константина Павловича есть продажная гнедая лошадь. Говорю только тебе. Продается за высокую цену… — Арапов на мгновение замолчал, как будто бы сам решая, за какую цену продается гнедая лошадь второго сына государя Павла Петровича. — Тысяча… Тысяча пятьсот рублей. Хочешь, устрою тебе? По дружбе. Хочешь?
Охотников только кивнул тогда, только слюну сглотнул, не в силах представить, что он, сын дюжинного воронежского дворянина, станет ездить на лошади великого князя. И так уж большая честь, что его, Алексея Охотникова, вывели не в простой армейский, а в гвардейский кавалергардский полк.
— Прошу. — Через два часа Константин, стоя на ступеньках, сделал рукою в серой перчатке приглашающий жест в сторону манежа. Округлое лицо его со следами оспинок было непроницаемым; разумеется, великому князю было, в общем, всё равно, купят у него лошадь или нет, странно, что он вообще вышёл к офицерам. — Лошадь под седлом.
Охотников и сам, разумеется, лишь только войдя в манеж, увидел, что лошадь под седлом. Лошадь была ещё покрыта большим красным вальтрапом. Дрожал от волнения, когда ехали с Араповым к великому князю, когда ждали у дверей, когда потом берейтор повел их в манеж. Ещё пока лакей ходил докладывать, Арапов разговаривал с их же полковым кавалергардским караулом у ворот, хохотал; Охотников, как только что вышедший в полк, молчал, в разговор не встревал и всё почему-то думал, что Константин Павлович — ровесник его, Алексея Охотникова. Эта пустая, никчемная мысль мешала; сейчас надлежало представляться члену императорской фамилии — об этом и думать надлежало. Но свидание вышло весьма кратким. Константин Павлович не стал слушать рапорта, не подошёл, только спустился до середины лестницы, словно бы ему было интересно посмотреть на кавалергарда, который станет ездить на его коне, — вот это Охотников вполне понимал.
Пристальный взгляд второго сына только что воцарившегося Государя остановился на Охотникове. Будущий герой Сен-Готарда, розовощёкий и круглолицый мальчишка, такой же мальчишка, как смуглый длиннолицый Охотников, смотрел на Охотникова в упор, все они, Романовы, смотрели в упор, но Охотников тогда не мог ещё толком знать привилегий мужчин правящей династии — смотреть на своих дворян в упор, глаза в глаза, словно бы на личного соперника в любви. А Лиз была ещё в будущем, в восемьсот втором году это произошло впервые, он, Алексей Охотников, только что стал поручиком, а Константин, как считалось, тогда ещё любил собственную жену. Так что Константин Павлович одно мгновение в упор смотрел на смуглого, с лицом итальянского тенора корнета, прежде чем произнести что-либо. Охотников, зная павловский артикул, не отвел глаз; слеза навернулась. Еле заметная ухмылка появилась на лице великого князя.
— Мне доложили твою записку, — сказал он Арапову; тот, молча фиксируя поклон, сдвинул ботфорты. Константин сделал рукой — всё, мол, аудиенция окончена, подите себе; офицеры ещё раз щелкнули каблуками, повернулись; Охотников был счастлив тогда — он помнил это чувство первого прикосновения к вершинам государства. И лошадь оказалась замечательной. Была она покрыта большим красным вальтрапом, точно таким, какие в полку полагались при парадах или в особо торжественных случаях сопровождения членов императорской фамилии — в дни тезоименитства и прочее, — гнедая оказалась убранной точно так, словно великий князь служил у них в первом эскадроне.