Зубов, однако же, не принял в расчёт, что ждать Александру уже не хватало сил, а уж заснуть он, разумеется, вообще не мог. Александр тихонько поднялся и сел на постели, чувствуя, как всего его колотит нервная дрожь.
Он с братцем Константином был арестован — вечером батюшка приказали им обоим находиться под домашним арестом. Следовательно — он полагал — все раскрылось. Или это тоже — их с братцем арест — часть дьявольского плана Зубова? В конце концов, арестованный никак не может участвовать в событиях, сей несомненный довод, возможно, должен быть при необходимости выдвинут пред народом. Но страх неизвестности оказался сильнее простого страха.
За стеной, сидя в креслах, должны были бодрствовать минимум шесть человек — четыре дежурных офицера Кавалергардского полка, ночной лакей и ночной камердинер, но батюшка вечером сами изволили отослать кавалергардский караул — должны были бодрствовать хотя бы лакей и камердинер, но наверняка спали. Однако же чуть он отворит двери или же кто-нибудь из двоих услышит, как он ходит по спальне, немедленно будут разбужены человек двадцать минимум; тут не пройти незамеченным, а он чувствовал настоятельную необходимость пройти, да, именно пройти и увидеть предстоящее собственными глазами, — несмотря на страх и опасение все испортить — ему сказано было беспробудно спать, — главное, несмотря на ужасный страх — всё-таки пройти; неведомая, но непреложная сила словно бы толкала в спину.
Медленно спустил ноги на ковёр и, дрожа, поднялся — в белой ночной рубашке, как привидение, и бледный смертельной бледностью, как привидение. Необходимо было тихонько пройти в смежный со спальнею кабинет и через приемную за ним, в которой должны сейчас находиться ещё двое человек — дежурный секретарь и дежурный адъютант, но которые наверняка отсутствуют — всех убрали из дворца на эту ночь.
Он, крадучись, вышел в кабинет, остановился, боясь задеть что-нибудь и уронить на пол. Глаза несколько минут привыкали к темноте. Здесь пахло, как и в его спальне, как и во всем дворце, сыростью. Здесь тоже штукатурка ещё не просохла, не высохли краски и лаки на полах. В каждой комнате должны были топить камины, но здесь, в кабинете, угли только мерцали во тьме, делая мрак лишь гуще и опаснее.
Он заставил себя прислушаться и оглядеться. Сквозь неплотно прикрытые двери приемной пробивался слабый свет, вовсе не распространяясь по кабинету, — щель была слишком мала. А из приемной дверь вела прямо на лестницу. Заблудились они, заблудились, Боже мой! Вот свет двинулся в сторону, почти пропал, вновь появился. Он одним глазом приник к щели.
Посреди пустой — секретаря, разумеется, не было — посреди пустой приёмной стояла Лулу — тоже в белой ночной сорочке, одна, без сопровождающих её дам, без горничной. Если б свеча не освещала ясно её лица, он принял бы жену за собственное отражение в зеркале. Что она делает тут? Миг — он оказался пред нею. Ффу! — дунул на свечу.
— Батюшка изволят спать. Негоже его будить теперь. Дела в государстве состоят в полном порядке, когда государь ночью спокойно спит. — Он проговорил это дрожащим шёпотом, прежде чем она успела открыть рот для крика. И тут же он зажал ей рот ладонью, почувствовал, как Лулу прикусила ему кожу на этой правой ладони и как зубы у неё дрожат непрерывною дрожью. Его тоже всего продолжало колотить. Не желая, чтобы она сейчас всё-таки вырвалась, он интуитивно, помимо себя, прижал её к деревянному шкапу, почувствовал теперь, как её груди уперлись ему в грудь.