Александр III говорил, однако, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Именно на передвижников царь и возлагал эту задачу общероссийского масштаба.
«Симпатии к новой русской школе, – пишет в своей статье “Император Александр III как деятель русского художественного просвещения” русский историк искусства, археолог и художественный критик А.В. Прахов, – наконец привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону “передвижников”, в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму.
В 1882 году Государь с императрицей Марией Федоровной приехал впервые на выставку передвижников в доме Бенардаки. У входа их встретило правление “Товарищества” в полном составе во главе с Крамским. Государь очаровал “товарищей” своим крайне простым, милостивым отношением и необычайною своею деликатностью. Для „передвижников“, которым в некоторых отношениях не сладко жилось, это было целое событие. Только что устроена была для усмирения „непокорных“ цензура картин (впервые в России), и вдруг такое милостивое монаршее внимание».
И.Н. Крамской вспоминал: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил шесть картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: “Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?” – “На первой неделе поста, в воскресенье.” – “Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…”
Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…»
Глава четвертая
Смерть императрицы Марии Александровны и императора Александра II
Покушения на царя
1879–1880 годы – годы «охоты на царя». Первое покушение было совершено 4 апреля 1866 года: когда император в сопровождении племянника – герцога Н.М. Лейхтенбергского и племянницы – принцессы М.М. Баденской выходил из Летнего сада, в него стрелял Дмитрий Каракозов. От смерти императора спас находившийся в толпе крестьянин Осип Комиссаров, который увидел, как Каракозов целится в государя, и ударил покушавшегося по руке как раз в тот самый момент, когда он спускал курок.
Вся Россия ужаснулась этому выстрелу. Ф.И. Достоевский вбежал к поэту А.Н. Майкову с безумным криком: «В царя стреляли!» – «Убили!» – закричал Майков каким-то нечеловеческим диким голосом. «Нет. спасли. благополучно. но стреляли, стреляли, стреляли!» Майков откликнулся на этот акт стихотворением «4-е апреля 1866 г.»:
Император Александр II
Во всех театрах публика требовала исполнения гимна «Боже, Царя храни». В Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском – до шести раз. 6 апреля в Петербурге Александр II вынужден был назначить парад в своем присутствии. 1 мая 1866 года Герцен в «Колоколе» так отозвался о происшедшем: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик. Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».
Каракозов, бывший студент Казанского и Московского университетов, сын дворянина Саратовской губернии, был исключен из университета за участие в беспорядках. Он состоял в подпольном кружке, который ставил своей целью осуществление государственного переворота. Как выяснилось, Каракозов страдал психическим расстройством. Когда 31 августа он был приговорен к смерти, то в своем обращении к царю каялся и просил прощения: «Преступление мое так ужасно, что я, Государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания. Но клянусь в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина, как человек у человека».