Ее настроение было внезапно омрачено письмом, написанным Жун Лу. В нем он сообщал, что их дело потерпело поражение и его славный помощник Чун Чи повесился от отчаяния. В своем ответе императрица, воздав почести умершему за его верность и отвагу, приказала Жун Лу явиться к ней, чтобы сделать полный доклад. Пока он ехал к ней, его жена внезапно заболела и умерла в чужом городе. Эту весть императрица услышала от курьера и была решительно настроена утешить его и поднять его дух.
Когда Жун Лу прибыл, она послала сообщить ему, чтобы он отдохнул час, а затем явился перед ней. Она ждала его в маленьком старинном зале, сидя на огромном резном стуле из южного черного дерева. Когда Жун Лу вошел, она отослала всех прочь. Жун Лу был изможден горем и усталостью.
— Я скорблю, что твоя жена ушла от нас на Желтые источники, — сказала она тихим голосом.
Он принял это с легким поклоном.
— Ваше величество, она была славной женщиной, — сказал он, — и она верно служила мне.
Они замолчали.
— Я возвышу до ее положения другую, — сказала наконец императрица.
— Как вы пожелаете, ваше величество, — ответил он.
— Ты устал, — заметила она. — Не церемонься. Давай сядем вместе. Я нуждаюсь в твоем мудром совете.
Она пересекла комнату, держась гордо и прямо, и подошла к двум деревянным стульям, между которыми стоял небольшой двухъярусный столик, приглашая Жун Лу садиться. Обмахиваясь шелковым веером, на котором в час досуга нарисовала здешний пейзаж, императрица спросила:
— Все потеряно?
— Все потеряно, — сказал он твердо.
— Что ты посоветуешь? — спросила она.
— Ваше величество, — сказал он, — вам возможно действовать только одним путем. Вы должны вернуться в столицу и уступить требованиям врага и спасти таким образом Трон. Я оставил там Ли Хунчжана, чтобы вести переговоры о мире. Но прежде чем вернуться, вы должны обезглавить принца Дуаня как залог искренности вашего раскаяния.
— Никогда! — воскликнула она и сложила веер так резко, что его пластины из слоновой кости хрустнули.
— Иначе вы никогда не сможете вернуться, — ответил он. — Так велика ненависть иностранцев к принцу Дуаню, которого они считают главным подстрекателем, что они скорее разрушат Императорский город, чем позволят вам вернуться в него.
Она почувствовала, как кровь похолодела у нее в венах. Веер выпал из рук. Она подумала о своих сокровищах, спрятанных во дворце, а более всего о наследии императорских Предков, о славе и о власти. — Можно ли было потерять их, если да, то что же тогда оставалось?
— Ты всегда слишком резок, — заметила она, указав мизинцем на веер. Жун Лу нагнулся, поднял его и положил на стол. Она поняла, что он специально не дал его ей, чтобы их руки не соприкоснулись.
— Ваше величество, — сказал он глубоким терпеливым голосом, — иностранцы будут преследовать вас даже здесь, если " вы не выкажете покорности.
— Я могу двинуться дальше на запад, — настаивала она, — и там, где я остановлюсь, я объявлю свою столицу. Императорские Предки делали так до меня. Я только иду по их стопам.
— Как желает ваше величество, — сказал он. — Однако вы знаете, я знаю, и увы, весь мир будет знать, что, пока вы не вернетесь в наш древний город, вы будете изгнанницей.
Но она отказывалась уступить. Нет, так сразу она не уступит. На следующий день она приказала двору отправиться в западный город Сиань в провинции Шаньси, где она объявит свою столицу. Это не бегство, утверждала она, но так как в здешней провинции был голод, нужды двора не могут быть удовлетворены. Как только приготовления в дорогу закончились, двор выступил на запад.
По ее приказанию Жун Лу ехал верхом рядом с ее паланкином и больше ничего не говорил о ее возвращении в Пекин, а она не спрашивала его совета. Вместо, этого она говорила о красоте пустынного пейзажа, читала стихи, но делала все это, чтобы скрыть свое тайное отчаяние. Ведь в конце концов она не сомневалась, что Жун Лу был прав. Она должна вернуться в Императорский город любой ценой.
Когда они прибыли в город Сиань, она обосновалась вместе со двором во дворце наместника, который для нее был убран и обставлен заново, стены окрашены красным, внешние дворы обнесены частоколом, а в главном зале был построен трон и обит мягкой обивкой из желтого шелка. Ее собственные покои были устроены позади тронной комнаты, на западной стороне располагались комнаты императора и его супруги, а к востоку комната для Ли Ляньиня.
Устроившись, императрица настояла, чтобы пища была простой, дабы уменьшить расходы. Хотя каждый день сотни блюд из самых изысканных южных лакомств предлагались к столу, она для каждой еды выбирала всего лишь шесть. Она приказала, чтобы держали только шесть коров, она любила пить молоко поутру и вечером перед сном. Несмотря на долгoe путешествие, императрица заявляла, что находится в добром здравии, однако ее донимает бессонница. Когда ночь бывала особенно беспокойной, то евнух, специально обученный, делал ей массаж, пока она не засыпала.
Теперь, обосновавшись в столице изгнания, она снова давала аудиенции, на которые ежедневно прибывали курьеры из далекого Пекина и приносили новости. Она выдерживала все, пока ей не сообщили, что Летний дворец вновь осквернен. Солдаты западных стран веселились в ее священных дворцах, услышала она. Ее трон, услышала она, они отнесли на озеро и бросили в самом глубоком месте, они похитили ее личные одежды и картины, а на стенах залов и покоев, даже в ее собственной спальне, нарисовали непристойные рисунки и сделали грубые надписи. Когда она услышала это, то от ярости заболела и ничего не могла есть. Пребывая в слабости несколько дней, она поняла, что должна вернуться в столицу и что, прежде чем она сможет вернуться, она должна уступить требованиям врага, что все, кто помогал шайке боксеров, должны умереть. Однако как могла она уступить такой ценой? Во всех этих испытаниях Жун Лу был ежедневно при ней, невозмутимый, молчаливый, бледный, ожидавший неминуемого исхода.
Она часто поворачивалась к нему, ее огромные глаза чернели на бледном прекрасном лице, и иногда она говорила, а иногда молчала.
— Нет ли другого пути отделаться от моих врагов, кроме как уступить? — спросила она однажды.
Никакого, ваше величество, — сказал он.
Она больше не спрашивала. Безмолвная, она подняла свои глаза к его глазам, и он печально улыбнулся и не ответил. Однажды вечером, когда она одна сидела в сумерках во дворе, он появился перед ней, не будучи объявленный, и сказал:
— Я пришел как твой родич. Почему ты не уступишь своей судьбе? Сможешь ли ты всю жизнь жить здесь в вечном изгнании?
На коленях у нее лежала маленькая светло-коричневая собачка, родившаяся в изгнании, императрица играла с ее длинными ушами.
— У меня нет желания убивать тех, кто был мне верен. Я не говорю о меньших… Но подумай, умоляю тебя, как я могу убить своих славных министров? Не думаю, что они верили в волшебную силу боксеров. Их ошибкой было поверить в силу их оружия. Однако иностранцы настаивают, чтобы они были обезглавлены… И подумай также, что от меня требуют казнить принца Чя, а как я могу выдать Ю Сяня? Остается еще Ци Сю. И я отказываюсь казнить принца Дуаня… Увы… я не могу назвать больше никаких имен. Все верны мне, и многие последовали за мной в изгнание. Как я могу предать их?
Жун Лу был воплощением нежности и терпения. Его лицо, тонкое и высохшее от времени и скорби, светилось добротой.
— Ты знаешь, что не можешь быть счастлива здесь, — сказал он.
— Я давно уже забыла о моем счастье, — вздохнула она.
— Тогда подумай о своей стране, — убеждал он с неиссякаю-щим терпением. — Как можно сохранить страну, снова объединить народ, если ты находишься в изгнании? Мятежники захватят город, если иностранцы его оставят. Страну будут делить, как воры делят свою добычу. Люди будут жить в страхе и проклянут тебя десять тысяч раз, потому что всего лишь из-за нескольких жизней ты не согласилась вернуться на трон и собрать вместе разорванные нити и снова сплести их в одно целое.