Присутствующих охватил ужас. Сам император был раздражен. Он выпрямился на троне:
— Извиниться? За что?
— Высочайший, — промолвил наместник, — таковы и были мои слова.
— Встань, — приказал император.
— Встань, Сын неба приказывает тебе, — повторил принц Гун. Это было против правил, но наместник подчинился. Высокий стареющий человек, он происходил из северных китайцев, но как и все ученые, верно служил маньчжурскому трону. Трон ценил китайских ученых, и когда они с честью выдерживали императорские экзамены, использовал их на государственной службе. Поэтому интересы этих людей были связаны с правящей династией, и традиция эта длилась уже много веков.
— Ты извинился? — спросил император, задавая вопросы сам, а не через брата, что выражало глубокую озабоченность Сына неба.
Наместник ответил:
— Высочайший, как я мог извиниться, когда я, как бы ни был низок, назначен троном Дракона? Извиняться к англичанам я послал капитана с его командой. Но это не удовлетворило невежествещюго и надменного Бауринга. Он снова прислал мне китайцев, объявив, что ему нужны мои, а не их извинения. В крайней досаде я приказал обезглавить китайцев, виновных в этих беспокойствах.
— А это удовлетворило англичанина Бауринга? — спросил император.
— Нет, высочайший, — ответил наместник. — Его ничто не удовлетворит. Он ищет предлог, чтобы начать новую войну и захватить еще больше наших земель и наших сокровищ. Хотя это и противоречит закону, запрещающему провозить опиум из Индии через наши границы, Бауринг всячески поощряет контрабанду. Он говорит, что раз этим занимаются китайские торговцы, то англичанам, индийцам и даже американцам можно разрешить поставлять сюда это отвратительное семя, что, безусловно, деморализует и ослабит наш народ. Более того, теперь контрабандой ввозится и оружие, и его продают китайским мятежникам на юге. А когда белые люди из Португалии стали похищать китайцев, торговать ими как рабочей силой, Бауринг заявил, что поддержит португальцев. К тому же он продолжает утверждать, что англичане не удовлетворены той землей, на которой мы им позволили строить дома. Высочайший, теперь эти англичане настаивают, чтобы ворота Кантона были всегда открыты для них и для их семей. Они желают ходить по нашим улицам наравне с нашими людьми. Белые мужчины будут рассматривать наших женщин, а белые женщины, у которых нет скромности, будут прохаживаться так же свободно, как и мужчины. И то, что мы пожалуем одному белому племени, запросят и все другие, как они уже делали это раньше. Разве это не составляет угрозу нашим традициям, разве это не развратит наш народ?
Император согласился.
— Мы и в самом деле не можем позволить иностранцам свободно ходить по нашим улицам.
— Высочайший, я запретил это. Но боюсь, что англичане» превратят мои запреты в предлог для новой войны. Будучи маленьким человеком, я не смею брать на себя такую ответственность.
Слушая за ширмой эти речи, Цыси страстно желала во весь голос сказать, как она возмущена наглостью чужеземцев. Но она была женщиной, и ей надлежало молчать.
Император снова заговорил:
— Вы сами представили наше мнение англичанину Баурингу?
Сейчас он был настолько раздражен, что его голос поднялся до слабого крика. Это встревожило стоявшего перед ним человека, который никогда раньше не видел императора таким. Не поднимая лица к трону, наместник повернул голову к принцу Гуну.
— Высочайший, — ответил он, — я не могу принять Баурин-га. Дело в том, что он считает себя равным мне по положению. Но как он может так считать, если я назначен троном Дракона? Это будет оскорблением самому трону, я ответил, что приму его только так, как принимаю других послов из государств-данников, и так же, как они, он должен приблизиться ко мне на коленях.
— Ты поступил правильно, — согласился император, пытаясь успокоиться.
Поощренный наместник продолжил доклад:
— К тому же, высочайший, этот Бауринг настаивает, чтобы я запретил кантонцам печатать настенные листовки, которые обличают белых людей. Эти листовки, высочайший, китайцы наклеивают на городские ворота. Бауринг в ярости, потому что они называют его племя варварским и требуют, чтобы все захватчики покинули наши берега.
— Они правы! — воскликнул император.
— Совершенно правы, высочайший, — согласился наместник. — И как я могу запретить людям? Это старинная привилегия и традиция — говорить то, что они думают, и публично оповещать правителей о своих пожеланиях. Должен ли я теперь объявить, что народ не может высказывать свое мнение?
Разве это не вызовет новый мятеж? В прошлом году я запугал их, приказав провинциальной армии убивать всех мятежников. Как я уже докладывал трону Дракона, тогда было убито восемьдесят тысяч. Но если хоть один остается в живых, то рядом, подобно сорнякам, появляются десять тысяч новых. И разве мы не отдадим так власть в руки китайских бунтарей, которые постоянно думают, что ими должны править китайцы, а не маньчжуры?
Наместник попал в самое уязвимое место. Сын неба поднес правую руку ко рту, чтобы скрыть дрожание губ. Император боялся подданных-китайцев больше, чем наседавших на него белых людей. Голос у него сорвался.
— Конечно, — едва слышно пробормотал он, — сдерживать народ не следует.
Принц Гун моментально подхватил эти слова и повторил их.
— Конечно же, народ не следует сдерживать. — Его голос зазвучал громко и отчетливо.
Среди принцев и министров поднялся сдержанный гул одобрения.
— Мой приказ будет известен завтра, — сказал император наместнику, когда снова наступила тишина.
Тот девятикратно склонился головой до пола и уступил место перед троном новому министру. Все понимали, почему Сын неба не дал ответ сразу.
Когда Цыси призвали в ту ночь к императору, она знала, что должна сказать. Весь день она размышляла в одиночестве и даже не посылала за сыном. Императрица боролась с собственным гневом. Если бы она поддалась гневу, то заставила бы Сына неба послать на иностранцев войска и прогнать белых людей — всех до единого, до самого последнего младенца, чтобы они никогда больше не возвращались на берега Китая. Но ее время еще не пришло. Она хорошо понимала, что, если хочешь властвовать над другими, надо прежде всего научиться властвовать над самим собой. Разве не читала она в «Литературном сборнике» такие слова: «Правитель, выбирающий верное поведение, успешно правит, не издавая указов. А когда его личное поведение ошибочно, то пусть даже он издает хорошие указы, их все равно не будут исполнять».
Если это изречение могло применяться к правителю-мужчине, то насколько же правильно оно для женщины! Как строго ей придется следовать этим словам! Ах, если бы она родилась мужчиной! Она сама бы повела императорские армии на захватчиков. Какие же грехи она совершила в своей прошлой жизни, что родилась женщиной в нынешние трудные времена, когда нужны сильные мужчины? Она с грустью размышляла над этим вечным вопросом, заглядывая в самые глубины своего существа. Да, она родилась женщиной, которую боги наградили мужским умом. Мужской ум лишь поможет ей делать то, что должно быть сделано.