— Господа, дамы, добрый вечер, — поздоровался Максим. — Позвольте украсть у вас Марию.
С появлением Меншикова боярышня Нарышкина из любопытной кошки мгновенно превратилась в элегантную аристократку. Благосклонно кивнув Максиму, девушка приняла протянутую княжичем руку.
— Алекс, отдельно хотел поблагодарить тебя за шикарную организацию турнира, — продолжил Меншиков, оборачиваясь ко мне. — Выигрыш превзошел все мои самые смелые ожидания.
Я кивнул, принимая комплимент, а Максим продолжил:
— И должен отметить, что твой бой до сих пор будоражит моих, кхм, сторонников. Это была эффектная демонстрация.
Я усмехнулся, и княжич с невестой откланялись.
— Эх, испортит он нашу девочку, — печально вздохнул Лобачевский, провожая взглядом удаляющуюся парочку.
— Или она его, — задумчиво произнесла Дарья.
— Или она его, — согласился Андрей.
Я почему-то рассчитывал, что Лобачевский будет грустить весь вечер в одиночестве, но парень не терялся. Заприметив стайку девиц на другом конце зала, он взял на них курс и с крейсерской скоростью отправился в ту сторону.
— Что это с ним? — удивился Ермаков.
— М-м-м… — протянула Василиса, рассматривая девушек. — Кажется, там студентки физико-математического университета.
— А-а-а, Андрей Ильич решил совместить приятное с полезным, — понимающе хмыкнул Ермаков.
— Ну, будем надеяться, что наш боярич сегодня добудет свой трофей, — улыбнулась Демидова, а затем коснулась руки своего жениха. — Смотри, братья Шуйские. Думаю, нам стоит подойти и поздороваться.
Ермаков тяжело вздохнул, выражая этим все, что думал о предложении «стоит поздороваться», но покорно пошел в сторону двух невысоких, полноватых парней, нацепив самую вежливую свою улыбку.
Тяжела ты, доля аристократическая!
Кремль, бал цесаревича, разговоры
— Ты заметила, что у Демидовой, Нарышкиной и еще какой-то девицы платья схожи?
— Да! Как неприлично!
— Род Демидовых уже не тот, раз даже на уникальное платье дочери не могут раскошелиться…
— Глупости какие. Это же политика, девочки! Они одними этими платьями показали, что относятся к одной касте.
— Но Нарышкину же продали Меншикову.
— Ну кто знает, может, последний раз девчонка решила показать характер. Говорят, Меншиков-старший ух с каким тяжелым характером мужик! Сын наверняка такой же.
— Бедняжка…
— А кто третья с ними? Я ее не знаю.
— Подружка какая-нибудь…
— Подружек сюда просто так не протащишь.
— Да ладно тебе, это же Нарышкина. Она через папеньку сюда любую бы смогла протащить!
— Нет, точно вам говорю, цесаревич списки утверждал лично. В нашем университете вычеркнул двух княжон, трех княжичей и с дюжину бояричей. Не посмотрел на родовитость, посмотрел на средний балл.
— Суров…
— Но справедлив!
— И невероятно хорош собой.
— Ах, вот бы ему на глаза попасться. Он ведь еще не обручен?
— Объявлено не было.
— Так, может — это девица для него?
— Да нет, я ее знаю. Это какая-то простолюдинка из московского магического.
— Ничего себе! Давно ли Нарышкина и Демидова с простолюдинками якшаются?
— Ну на платье ей раскошелились, видать, девчонка полезная.
— А с кем она пришла?
— Ты его знаешь?
— Симпатичный какой…
— Может, чей-то бастард?
— Говорят, тоже из Демидовских.
— Точно бастард! Небось, набедокурил князь по молодости, а сынок ладный вышел.
— Придержали бы вы языки, девочки, мы же в Кремле!
— Ой…
Кремль, бал цесаревича, Александр Мирный
Мы остались с Василисой вдвоем, но не чувствовали себя покинутыми или растерянными. Девушка рассказывала, что уже завтра наш проект запустится в полную мощь, чтобы на праздниках люди усердно делились фотографиями, видео и прочей ерундистикой в Сети. Я знал статус работ, но видел, как горят глаза Василисы, когда она смакует детали социальной сети завтрашнего дня, и не перебивал.
Перебил нас кое-кто другой.
— Добрый вечер, — поздоровался с нами Петр Голицын собственной персоной.
Я мигом вспомнил, что это тот левый придурок, которого мне пришлось ломать для успокоения толпы в своем клубе. Если он сейчас затребует сатисфакции, перед Иваном мне будет крайне неловко.
— Добрый, — спокойно ответил я, окинув парня оценивающим взглядом.
Было видно, что разговор со мной ему дается тяжело. Голицын изо всех сил держал лицо, но гордое превозмогание все-таки проскальзывало в мимолетной недовольной мимике. Хотелось поинтересоваться у Петра, как его рука, но бить лежачих все-таки нехорошо, даже словесно.