Дмитрий смотрел на человека, с которым жил бок о бок с самого детства.
Когда они упустили это? Когда их славный, самый крепкий, самый сильный род превратился в кучку эгоистичных мудаков, жаждущих лишь денег и власти? Которым всегда мало, сколько золота и влияния ни отсыпь?
Когда человек, которому ты доверял самое сокровенное, возжелал тебя убить?
Когда величие дома Романовых превратилось в пшик? В тусклую мишуру одноразовой фаворитки?
— Я мечтал, но я — император, — произнес Дмитрий Романов. — Моя жизнь и жизнь моей семьи не принадлежит мне, она принадлежит нашей стране. Как жаль, что ты забыл об этом.
— Как жаль, что ты об этом помнишь, — эхом отозвался его брат.
Нет более сильной ненависти, чем ненависть тех, кто когда-то искренне любил друг друга.
С рук императора сорвался огонь. Даже не огонь — адское пекло, жар сверхновой, злость и разочарование, обращенные в разрушительную стихию.
Едва заметное шевеление пальцев мятежника, и тысячи и тысячи клинков сорвались с места, гонимые завистью, страхом и, чего уж таить, обидой.
Стихии встретились, столкнулись, сплелись воедино, заставляя мужчин рычать сквозь сжатые зубы от напряжения. Сорвать с цепи стихию легко, но удержать?..
Выжженная комната уже ничем не напоминала богатые императорские покои. Каменный остов, бетонные перекрытия и больше ничего не осталось. Лишь двое мужчин стояли друг напротив друга посреди бушующих стихий, надеясь, что один из них упадет, а лучше — умрет.
Ведь если умрет, то все это закончится. А если выживет — отступать будет нельзя. Нужно будет закончить начатое. Но недостаточно просто захотеть надеть корону. Нужно быть готовым эту корону защищать до последней капли крови.
Ради своих детей. Ради своих поданных. Ради своей страны.
Император был готов. А его брат?
А его брат дрогнул.
Магия опала, исчерпав обоих без остатка. И тот, кто пришел претендовать на власть, попятился, чувствуя, что его брату нужно лишь пару секунд, чтобы восстановиться и закончить начатое.
Виталий Алексеевич попятился и побежал. Не слишком уверенно, не слишком бодро, но все же…
А император стоял и смотрел, как его брат, его брат, принесший клятву верности и поднявший на него руку, убегает. Убегает, разворошив столицу. Убегает, готовясь разорвать всю страну на клочки.
Дмитрий Романов стоял, смотрел, но ничего не делал. А едва брат скрылся за ближайшим поворотом, глаза императора закатились, и он рухнул на горячий от огня бетон.
Торговый центр «Охотный ряд», Александр Мирный
Я задумчиво рассматривал обвал.
— Воздухом не выдуем, даже втроем, — мрачно констатировал цесаревич из-за моей спины.
— Угу, — согласился я.
— Может, выжечь? — неуверенно предложила Василиса.
— Опасно, — вздохнул Иван. — Алекс, конечно, сильный маг, но мало обучен. Может и проход выжечь. А может и весь воздух здесь.
— Ну почему? — обернулся я. — Сколько тут до поверхности осталось, половина пролета?
— Половина пролета, технический этаж и насыпной грунт императорского парка, — ответил цесаревич.
— Метров пять, — резюмировал я и пробормотал: — Пять на катет, наклон на тридцать… Это что, десять метров тоннель?
— Можно угол повыше взять, тогда гипотенуза будет поменьше, — заметила Василиса.
— А никто из вас не владеет стихией Земли? — уточнила Шереметьева.
— Увы, — вздохнула Корсакова. — Мы с Алексом только первый курс. Может быть, Его Высочество?
Девушки с надеждой посмотрели на Ивана, но наследник престола лишь покачал головой. Люди за спиной начали волноваться, атмосфера становилась нервной. Так и до истерик с паникой недалеко, особенно учитывая спасенный контингент.
— Так… — я взъерошил волосы, чувствуя, что придется решать проблему в одного. — Давайте мирняк заведем на этаж и отведем подальше от лестницы. Твое Высочество, поработай авторитетом, пожалуйста. Тимофеева отправляй инспектировать этаж, вдруг другие лестницы открыты или, может, завалы разобрали с какой стороны?
— А мы? — спросила Шереметьева с видом решительным и готовым на подвиги.
— И вы с ними, — ответил я. — Мне нужно пространство для маневра.
— Что ты собираешься делать? — Иван посмотрел на меня таким выразительным взглядом, каким иногда смотрел Разумовский.
— Мне нужно подумать, — честно ответил я. — Желательно в тишине.
Цесаревич кивнул и стал загонять уставший народ на этаж. В мое «подумать» он поверил примерно так же, как и я в случайно обнаруженные распахнутые двери на поверхность.