Несмотря на всемогущество, которым был официально наделен император, его положение в империи зачастую оказывалось довольно шатким. Все дело в различии между идеей императорской власти (basileia) и ее конкретным носителем (basileus). Множество греческих текстов свидетельствуют о том, что империя считалась лучшим из возможных политических режимов, о чем, например, в XV в. пишет Георгий Гемист Плифон, ученый-неоплатоник, один из самых известных интеллектуалов своего времени, представитель культуры блистательного города Мистра на юге Пелопоннеса. С учетом унаследованной триады, о которой мы говорили выше, император наделялся рядом необходимых добродетелей, о чем ему постоянно напоминали его панегиристы. Он должен был отличаться самообладанием, быть мудрым и рассудительным, щедрым и милосердным, заботиться об общем благе (philanthrôpia), что в конце концов обеспечивало превосходство над политическими противниками. За невозможностью расширения византийских границ, император должен был по крайней мере сохранять существующие. Благодаря этим добродетелям и своей власти император обеспечивал в империи мир и порядок, так называемый taxis, — эта концепция была весьма важна для того времени. Напротив, под беспорядком (ataxia) понималась порочащая императора критика, которой его подвергали политические оппоненты и претенденты на императорский престол. Обратная сторона Божественной природы власти состояла в том, что сначала Господь поддерживает одного, потом меняет свое решение и останавливает свой выбор на другом… Нужно только, чтобы люди, приближенные к императору, умели читать Божественные знамения. Военные неудачи, эпидемии и природные катастрофы, будь то засуха, наводнение или землетрясение, нередко фигурируют в источниках именно в таком качестве.
Если свобода Божественного выбора была конструкцией скорее умозрительной, то постоянные споры вокруг императорского престола были реальностью политической жизни Византии. За ними следовали восстания и государственные перевороты, с которыми часто связывают византийский мир, что, несомненно, является преувеличением. Политические потрясения нередко сотрясали Византию, но не были постоянным явлением, и чаще всего они не приводили к захвату императорской власти. Восстания принимали две основные формы: дворцовых заговоров в самом Константинополе и военных мятежей, начинавшихся в той или иной провинции. Подобные политические авантюры дали возможность нескольким узурпаторам захватить трон и даже добиться на нем впечатляющих успехов. Можно вспомнить Никифора Фоку (963–969), узурпатора времен Македонской династии (867–1056), блестящего генерала, развившего свои успехи на военном поприще рядом побед над Аббасидами уже в бытность императором. Василий I (867–886), основатель Македонской династии, начинал свое восхождение таким же образом; Алексей I (1081–1118), прежде чем стать императором и основателем династии Комнинов, продержавшейся у власти больше века, также был победоносным генералом[67]. Тем не менее те несколько примеров из числа самых впечатляющих, что мы привели, не должны скрывать общую тенденцию: лишь ничтожная доля претендентов на престол получала его в конечном счете. Стремление к верховной власти было рискованным предприятием и могло привести к непоправимым последствиям. Признанный виновным в оскорблении величества (по-гречески это преступление называлось kathosiôsis, что означает «посягательство на святыню») несчастный самозванец приговаривался к суровому физическому наказанию, как правило ослеплению. Кроме того, неудачная попытка захвата власти могла повлечь за собой конфискацию имущества семьи, родственников и союзников.
Поддержка союзников и доверенных лиц играла очень важную роль, и тщательный анализ тысячелетней истории Византии помог выявить, какие из аристократических родов были особенно склонны к участию в заговорах[68]. Чтобы захватить власть, мятежникам было необходимо войти в Константинополь и установить контроль над городом, начиная с императорского дворца. К этому стремилось большинство узурпаторов, что говорит о неразрывных связях между правителем и городом. Перифразы называющие Константинополь «Градом государевым» или «Царьградом», несут двойной смысл. С одной стороны, они отражают имперские притязания на мировое господство, а с другой — указывают на легитимность василевса, связанную с его присутствием и политическим признанием в городе. Наконец, эти перифразы подводят к мысли о том, что империя будет существовать до тех пор, пока ее столица находится в руках императора ромеев. На примере этой идеи можно еще раз подчеркнуть, что не на бескрайних территориях зиждилось имперское господство, но на мощной идеологии, обеспечивавшей преданность императорской власти.
68
Jean-Claude Cheynet, Pouvoir et contestation à Byzance, 963–1210, Paris, Publications de la Sorbonne, 1990.