По образу Pax Romana, империи часто претендовали на создание собственного единого мира, будь то идеал согласия при Каролингах или «монгольская ойкумена». Киото первоначально назывался Хэйан-кё — «столица мира и спокойствия». Иные империи пытались скрыться за надежно укрепленными рубежами. Островное расположение обеспечивало Японии безопасность наряду с «божественными ветрами» («камикадзе»), спасшими ее от монгольского флота. Империя Цинь построила Великую Китайскую стену, болгары возвели укрепления по периметру своего государства, а Венеция считала лагуну надежным убежищем, своей легендарной колыбелью. Но ни один из этих барьеров не был до конца непроницаемым и непреодолимым, а особенно уязвимыми были «расколотые» империи.
Они могли найти поддержку у иноземных племен, кочевавших по приграничным территориям. Здесь мы обращаемся к объяснительной модели, предложенной Ибн Халдуном[9]. Народы, движимые «асабией» — чувством сплоченности и единства, служат эффективной военной силой, однако, привлеченные богатством и слабостью империй, они в конце концов захватывают в них власть. Затем спустя три-четыре поколения этот процесс повторяется заново. Китай полагался на «варваров» в защите своих границ: уйгуров и татар в поздней Тан, киданей и чжурчжэней в эпоху Сун и т. д. Византия порой создавала буферные государства, подталкивая один враждебный народ защищать ее от другого противника[10]. В Японии в то же время не было ни лимеса, ни варварской периферии, на что обращает внимание Лоик Казо.
Отношения между центром и периферией, роль посредников и способность управлять внутренним пространством были не менее важными факторами. Германская империя сумела организовать защиту своих границ при помощи местных представителей знати, не прибегая к помощи внешних сил. Создание марок чем-то напоминает систему фем в Византии. В основе глубокой обороны от нашествий мадьяр стоит та же стратегия, что использовали византийцы в Тавре. Границы защищались местными жителями, что в итоге спасало ядро империи. Последним можно было предоставить определенную автономию или даже позволить выйти из состава империи, что не ставило под угрозу ее самобытность и целостность. Это часто приводило к иерархии внутренних пространств, к раздробленности (мир Каролингов) или даже к захвату власти теми, кто успешно охранял границы (Никифор Фока в Византии).
Европейские нации появились в Средние века, но средневековые империи не были государствами-нациями. Карл Великий управлял не только франками, греческая Византия включала в себя славян, грузин, армян, арабов. Последние, как и турки, также правили многими народами: берберами, персами, греками и др. Во время коронации в Скопье Стефан Душан провозгласил себя «царем сербов и греков», заявив тем самым о многоэтничности своего государства, однако на деле он служил интересам Сербии, поэтому Андрей Файгель задается резонным вопросом: а была ли Сербия на самом деле империей? Многообразие являлось неизбежной данностью, с которой должна была справляться авторитарная власть. В этом им действенно помогали монотеистические религии или буддизм: своей ориентацией на единство они укрепляли самодержавные тенденции (один бог — один император), в то время как политеизм способствовал раздроблению власти.
Дольше всех просуществовали те империи, что проводили «политику различения»[11], то есть управляли различными группами населения различным образом, позволяя им говорить на своем языке. Арабский язык, священный язык Корана, не исключал берберский, коптский и персидский. А турецкий не вытеснил арабский. Таким образом, империя формируется путем соединения разных историй между собой. Лояльность волновала империи гораздо больше, чем гомогенность. Верность подданных играла ключевую роль и наделяла империю необходимым единообразием: Карл Великий требовал от всех свободных мужчин приносить присягу верности; власть османских султанов опиралась на слуг рабского происхождения и региональных наместников, которых привлекала своей щедростью. Утверждение повсеместной власти требовало множества верных и деятельных посредников, а также доверительных отношений с местными властями.
Николя Дрокур, говоря о Византии, подчеркивает, что «по сравнению с королевством в империи гораздо больше воображаемого», а разве Османская империя не явилась своему основателю во сне, о чем напоминает нам Жак Павио? Имперские амбиции и мечтания часто также безмерны, как их протяженность в пространстве. Некоторые империи хотели поглотить весь мир, иные были настроены более прагматично (Венеция, Шривиджая) или стремились оградить себя от внешних влияний (Япония). Но те, кем двигало стремление к великим завоеваниям (монголы) или природа универсалистских монотеизмов (Византия, Аббасиды), мечтали о мировом господстве. Монгольский хан носил титул «императора мира», государя, олицетворяющего на земле единого бога Мункэ Тэнгри — «Вечное Небо» (Симон Бержер). Большинство империй с притязаниями на универсализм пытались создать «всеобщие истории», которые обобщили бы человеческий путь с момента Творения до логического завершения, которым и были эти государства (Каролингская, Аббасидская, Османская, Византийская империи и т. д.). Идея преемственности или связи с основополагающей и прославленной моделью возбуждала воображение. Многие империи принимали мессианский характер: они должны были сплотить под своей сенью все народы перед наступлением Страшного суда. Мы замечаем проявления подобных чаяний в Багдаде, Аахене и Константинополе, которые также стремились воссоздать золотой век. Аббасиды заявляли о том, что после периода упадка при правлении Омейядов они вернулись к чистоте общины Мухаммеда в Медине. Карл Великий в 800 г. и Оттон Великий в 962 г. говорили не о создании новой империи, но о воссоздании Римской, о которой также грезил Фридрих II. Независимо от того, насколько обоснованны были подобные притязания, такая преемственность поддерживала старую мечту, помогала ставить амбициозные цели и определяла направления действия. Обращаясь к принципу translatio imperii, монголы воспринимали практики степных империй древности (Симон Бержер). Болгары и сербы подражали могущественной Византии, а Китай создал миф о непрерывности своей государственности.
9
Gabriel Martinez-Gros, Brève histoire des empires. Comment ils surgissent, comment ils s’effondrent, Paris, Seuil, 2014. Привлекательная схема Ибн Халдуна, которой пользуется Мартинес-Гро, слишком бинарна. Она не применима к Европе, Византии, Японии и степным империям, что становится ясно из статьи С. Бержера о монгольской империи.
11
J. Burbank et F. Cooper, Empires, op. cit. Политика различий не исключала иерархии: народы не были равны в рамках одной империи. Аббасидский мир навязал христианам и евреям статус зимми, который защищал их, но в то же время ущемлял в правах; в Каролингской империи франки находились на вершине общества; подобным же образом сицилийские нормандцы вытеснили итальянское, греческое и арабское население.