— Ну, если только глоточек, — проговорил Помпей, беря кубок своей огромной ручищей. — Мы отправляемся на пирушку и заглянули буквально на минуту. Не могли же мы пройти мимо нашего знаменитого соседа и не засвидетельствовать ему свое почтение! В эти дни мы следили за твоими успехами, Цицерон. О них нам докладывал наш добрый друг Глабрион. Просто великолепно! Пьем за твое здоровье! — Помпей поднес кубок ко рту, но я заметил, что он даже не пригубил вина. — А теперь, когда это великое предприятие увенчалось успехом, мы надеемся, что сможем видеть тебя чаще, чем прежде. Тем более что вскоре я стану рядовым гражданином.
— Для меня это будет большой честью, — с легким поклоном ответил Цицерон.
— Чем, к примеру, ты собираешься заняться послезавтра?
— Послезавтра открываются твои игры, и ты наверняка будешь занят. Может, в другой день…
— Чепуха! Я приглашаю тебя увидеть открытие с моей личной скамьи. Тебе не повредит лишний раз показаться в моем обществе. Пусть все видят нашу дружбу! — великодушно добавил Помпей. — Ты ведь любишь игры?
Цицерон несколько секунд колебался, выбирая между правдой и ложью. Однако выбора у него, по сути, не было.
— Я обожаю игры, — солгал он. — Для меня нет более приятного времяпрепровождения.
— Великолепно! — просиял Помпей.
Вернулся Эрос, сообщивший о том, что Теренции нездоровится, поэтому она не может спуститься и передает гостю свои извинения.
— Жаль, — сказал Помпей с немного обиженным видом, — но, надеюсь, нам еще представится случай познакомиться. — Он вернул мне кубок с нетронутым вином. — Нам пора. У тебя наверняка много дел. Кстати, — сказал Помпей уже от самого порога, — ты установил штраф для Верреса?
— Еще нет, — ответил Цицерон.
— А сколько предлагают они?
— Полтора миллиона.
— Соглашайся, — проговорил Помпей. — Они уже облиты дерьмом, не заставляй их еще и жрать его. Если разбирательство продолжится, это расшатает государство. Ты понял меня?
Он дружески кивнул Цицерону и вышел. Мы услышали, как открылась входная дверь и начальник телохранителей рявкнул на своих подчиненных, приказывая им взять мечи на изготовку. Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина. Все молчали.
— Страшный человек! — сказал наконец Цицерон и, обращаясь ко мне, велел: — Принеси еще вина.
Вернувшись с новым кувшином, я увидел, что Луций хмурится.
— По какому праву он так разговаривает с тобой? Он же сказал, что пришел как частное лицо!
— Как частное лицо? — Цицерон расхохотался. — Как сборщик податей!
— Каких еще податей? Разве ты ему что-то должен? О-о-о… — выдохнул Луций, оборвав себя на полуслове.
Возможно, Луций и был философом, но дураком он точно не был, поэтому в его взгляде сразу же появилось понимание, а на лице — гримаса отвращения.
— Не будь так строг ко мне, Луций, — проговорил Цицерон, хватая его за руку. — У меня не было выбора. Марк Метелл получил по жребию председательство в суде по вымогательствам, судьи были подкуплены, слушания обернулись бы провалом для меня. А я оказался вот на столько, — Цицерон показал кончик мизинца, — от того, чтобы вообще бросить разбирательство. А потом Теренция сказала мне: «Укороти свою речь», — и я увидел выход: обнародовать в суде все документы, предоставить всех свидетелей, причем сделать это за десять дней, чтобы опозорить их! Ты улавливаешь мою мысль, Луций? Опозорить их на глазах у всего Рима, чтобы у них не было иного выхода, кроме как признать Верреса виновным!
Цицерон говорил, призвав на помощь все свое красноречие, словно стоял перед судом в лице Луция и непременно должен был убедить его в своей правоте. Он заглядывал в лицо двоюродного брата, пытаясь понять, как он отнесся к сказанному, найти нужные доводы.
— Пойти на поклон к Помпею! — горько проговорил Луций. — И это после того, как он с тобой поступил?
— Послушай, Луций, мне была нужна всего одна вещь, одна крохотная услуга, получив которую я мог бы без колебаний продолжить преследование Верреса. Речь шла не о взятках, не о каких-либо неправедных действиях. Следовало заручиться благорасположением Глабриона до начала разбирательства. Но, назначенный обвинителем, я не мог обратиться за этим к претору и стал размышлять: кому это по силам?
— В Риме есть только один такой человек, Луций, — подсказал Квинт.
— Именно! — воскликнул Цицерон. — Есть только один человек, к мнению которого Глабрион обязан был прислушаться. Человек, вернувший ему сына после смерти его бывшей жены. Помпей!