Через них узнал, что примирился с течением времени через любовь мамы. Единственная на Земле реальная любовь. Все прочие виды межчеловеческой любви, – заблуждения, сдвиги в психике.
Кое-что из Закрытого Времени открыл отец. Я любил сидеть меж картофельных грядок и петь веселые песни. В них вставлял фразы из Священного Писания, которым учила меня мама. Да, мелодии и слова приходили через нее. И покинули меня вместе с ней. А в жизнь внедрилась темная масса новой реальности. Непрозрачная, не фиксируемая напрямую, она не пропускает меня в мое же прошлое. Сколько раз я пытался ее преодолеть! Удалось совсем немного…
Однажды, в вечернем предзабытьи, явилась живая картинка… Обеденный деревянный стол, накрытый на четверых. В центре, – громадная чаша дымящейся гречневой каши с плавящимся ярко-желтым куском сливочного масла. Сжимаю в пальцах деревянную ложку. Первым начал отец; я вижу его руку, закаленную трудом по изоляции внутренних помещений торпедных катеров. Он наполняет расписанную в цветочек ложку кашей, макает в углубление с растаявшим маслом, торжественно отправляет в рот, медленно пережевывает. После чего смотрит на маму, одобрительно кивает. Мы с братом начинаем дружно и активно повторять движения отца. Мамина ложка появляется редко: она больше смотрит на нас, чем ест. Ее лицо и фигура в плотном тумане, края картины тоже размыты, за завесой.
Еще одна картинка…
Долгая буранная зима… Снежные вихри кружат над городом сутками, заваливая дома до коньков крыш. Я сижу рядом с печью, растопленной до тугого жара. Это кухня; мы здесь все, вчетвером. На этот раз смотрю со стороны, но вижу только себя. И, – нечетко, как на полупроявленном фотоснимке. Над головой, – лампочка накаливания в черном патроне. Она как маленькое солнце: от ее света плотный крупчатый снег, закрывший окно, стал желтым, и кажется теплым. Дрова звонко потрескивают, пламя гудит, отражаясь красными пятнами на моих полупрозрачных коленях. Сквозь зернистую снежную желтизну окна просвечивает синева вечернего неба, подкрашивая стекла надежным металлическим оттенком. В маленькой кухне, – мир, уют, безопасность. Мне этого достаточно.
…Так создавались единство и родство, у которых нет будущего. Отпечаток исчезнувшего мгновения… Да, иллюзия! Не может объективно существовать то, что вот-вот исчезнет, оставив зыбкий след в неизвестно где прячущейся памяти. Почему иллюзии насыщены эмоциями? Чтобы придать им достоверность?
Редкие и короткие воспоминания отца более точны, чем мои попытки проникновения через завесу, разделившую жизнь на две части. Но и его память заблокирована от моего проникновения в Закрытое Время. Между нами непреодолимая преграда, – конкретный человек.
Опираясь на кусочки известного, я сделал важную и точную реконструкцию.
…Мне пять лет. Наслаждаюсь солнечным светом, чарующим запахом теплой земли и цветущей картофельной зелени. Земля семейного огорода пахнет особенно, она обладает живым, мягким и ласковым разумом. Мама рядом, занята окучиванием кустов.
Какой-то голос, совсем не чужой, негромко произносит:
– Эй, Свет-Анвар! Тебе требуется еще одно имя. Данное тебе матерью, – для вечности. А второе будет для здесь… Вот это подойдет?..
Я тут же соглашаюсь и воодушевленно восклицаю:
– Мама! Пусть с этого дня все, кроме тебя, меня зовут Валерием.
Кто говорил со мной? Мама утвердила предложение. Два мира, – два имени. Это важно на Земле. Злу труднее достать тебя, так как оно действует только через внешнее. А суть человеческая – в имени внутреннем. В пять лет я понимал, что за пределами маленького моего семейного пространства, в большом мире, царят зло и беспорядок. Это понимание пришло от мамы и стало общим для двоих.
Второе имя пришло вовремя, – мир с судьбой закончился. Пришли страх и ощущение бессилия. Скрывающееся за бесформенной судьбой зло взяло в плен маму. Она стала болеть, все чаще и тяжелее. В семейный лексикон вошло ненавистное слово «приступ». Оно влекло к дому белую машину с воющей сиреной и жирным красным крестом. Потом, – носилки, больница…
Тайный враг стремился разъединить нас. Он крепко знал, что без нее мне в этом мире делать нечего. Без нее все кругом чуждо и лишено жизни. За безжизненный мир держаться никакого смысла.
Медицина – одна из устойчивых иллюзий земного бытия. Врачи ничего не могли, как всегда и везде. Безнадежность порождает магию. За магией прячется все тот же невидимый враг. Амулеты, обереги, заговоры… Магия вытесняла веру, звучавшую в моих песнях на картофельном поле. Младший брат носил в кармане прядь маминых волос. Кто его надоумил?