Нижне-Румск. Валерий. Перемена координат
.
Сердце мое трепещет во мне, и
Смертные ужасы напали на меня;
Страх и трепет нашел на меня, и
Ужас объял меня.
Псалом 54
.
Взгляд из Михиного окна, – точка в забытьи. Что было, – не имеет значения. Здесь, – начало темной ясности. У меня не стало родного дома, придется смотреть на улицы из чужих окон.
Я не успел, не получилось… А сколько было попыток уйти! Вчерашняя, – последняя? Я что, сам ничего не могу? Да, застрял на Земле основательно. Мама спасала от всякого зла. Впереди, – одиночество среди чужих людей. И поговорить не с кем. Защиты нет, полная беспомощность…
В воздухе какое-то напряжение. Или волнение. Не знаю, как назвать. И чей-то взгляд, совсем рядом. Невидимки существуют?
Нижне-Румск – на всю жизнь? Навсегда, навечно? Но это место не для людей. Оно для медведей, рысей, кеты и осетров. Сопки и вода… И горизонта нет. Мрачно-зеленые горы на том берегу подмяли его под себя.
Руму не переплыть, слишком широка. С северной стороны тайга. Она бесконечна, ее не перешагать. Да и зачем идти, если некуда?
Миха знает с рождения: где родился, там и пригодился. Я не представляю, кому я тут могу пригодиться. Да и не желаю представлять.
Туманное Нечто, – убежден! – где-то рядом. Нет, это не оно смотрит на меня из невидимости. Нечто готовит что-то новенькое. А со вчерашнего дня негде спрятаться.
Ну и что? Посмотрим… Не может быть, чтоб совсем уж не было способа вырваться отсюда…
Часть вторая
Введение в Амаравеллу
Валерий. В кольце Крайнестана
Отец привез с Большой Земли женщину моложе себя лет на пятнадцать, реактивную в словах и действиях. Построил меня с братом в шеренгу, указал коричневым рабочим пальцем на нее и приказал:
– Будете звать ее мамой!
Лучше бы он этого не говорил. Я хотел взорваться, но не хватило ярости. И сжался, чтобы стать незаметным. Тоже не получилось.
– Мама сказала: через год, не раньше!
Такую фразу я приготовил, чтобы выкрикнуть. Но отец смотрел так, что слова застряли в горле.
Прибытие мачехи ударило так, что разлетелся крепко сжимавший полугодичный ступор. И я стал спокойно перебирать варианты собственного поведения. Нечто приблизилось. Возможно, оно даже поселилось в этом доме. Происходит такое, чего я не мог ожидать. Воздух переполнился громкими словами, посторонними людьми, незнакомыми запахами. По всяким поводам пошли застолья. Мачеха активно заявляла о себе: уверенно верховодила за столом, использовала блатной жаргон, пела национальные песни и ставила печати на любой вопрос или человека. Под ее пляску с частушками гнулись доски пола, воздух в доме сухо звенел от повышенной температуры.
Рюмки-стаканы ритмично поднимались-опускались, создавая всеобщее довольство. Зачарованный самогоном, который мачеха гнала из любого подручного материала, народ восторгался новым порядком в доме отца.
Я стал ненавидеть модный первач и красный винегрет. Мне исполнилось двенадцать, отец посадил за «праздничный» стол, налил стопарь и сказал:
– Ты уже большой. Можешь и выпить…
Голос был его, слова – мачехи. Отец, а следом младший брат, вошли в новую жизнь без сопротивления. Я внутренне отторгал все, не пытаясь даже анализировать.
Готовила мачеха умело, много, часто экзотику. Видно, отец нашел ее на большой кухне. На той кухне, кроме поваров и продуктов, обитали тараканы, мыши, мухи, пауки и черви. Почему отец их не заметил? Разве можно на такое не обратить внимание? Однажды она сварила суп. Мощный супчик: мясо, капуста с другими овощами, приправы всякие. А на поверхности тарелки, в пленке жира, – множество белых упитанных вареных червячков. Аппетит улетучился быстрей горячего пара. Отец с братом взялись за ложки с великим энтузиазмом. Я поднялся и сказал:
– Не хочу есть. Можно, пойду на улицу…
Я не спрашивал разрешения, слово «можно» использовалось как дань в игре по чужим правилам.
Провал между мной и мачехой углублялся. От супчика к кашке, ото дня к ночи. На расхождение внимания не обращали, но оно проникало и в сны.
С отцом у нее очень быстро сложился общий язык. И по вечерам он воплощался в бесконечный диалог. Он поддакивал и посмеивался над колкими замечаниями в адрес соседей и других знакомых ей людей. Лексикон со временем совершенствовался, доходя до изощренности. От их разговоров, иногда касавшихся меня, вечерние сумерки делались непроницаемыми. Я проверял: от ее слов бледнеет Луна и тускнеют звезды. А многие гаснут раньше положенного.