Выбрать главу

Не думаю, что мачеха любила мрак. Кто его любит? Она его тоже боялась, я это чувствовал. Но он тянулся к ней, сворачивался вокруг змеиными кольцами, которые постепенно набирались сил и расширялись. Кроме меня, наступлению тьмы никто не противился. Но мое сопротивление ограничивалось внутренним миром.

Отец, как и большинство обитателей Империи его круга, убежден: домом, – то есть хозяйством и семьей, – правит хозяйка. А он – главный добытчик, но не воспитатель или контролер-ревизор. При матери так, – правильно и верно. Теперь такой уклад неправилен. Даже если другой невозможен.

Я перешел в седьмой класс, мачеха приобрела гармонь-трехрядку и голосом отца приказала:

– Учись! Чтоб через месяц играл…

В моем положении не все приказы обходят. И стал я сопровождать песни-пляски музычкой. После «третьей» качество исполнения теряло значение. Главное, – держать ритм. Чтобы тряслись полы и звенела посуда. Лучше б она купила ударную установку.

Оргии, – из которых рождается, как утверждают специалисты, народный фольклор, – научили отключаться от окружающего. Я видел и слышал совсем другое. Туманные воспоминания, полуузнаваемые проблески потерянного запаха и цвета… Иногда, – что-то невыразимое, но чарующее. Из всего складывались живые образы.

Однажды попал в странное место, которого не найти на всей Земле. Будто звучит моя гармошка в сопровождении барабана с латунными тарелочками. А сам я сижу за накрытым по-мачехиному столом в компании разных людей. Напротив, – пестро разодетые, напомаженные, несимпатичные. Они поют, пляшут, пьют, закусывают. А рядом, – другие, светлые и цветные, легкие и чистые. Словно эльфы из хорошей сказки. Они не пьют и не едят, а просто наблюдают. И стало почему-то больно и тоскливо. Очнулся от слез, падающих на ненавистную гармошку. Без слов отложил ее и вышел во двор из не своего дома.

Среди эльфов из видения запомнил одного, самого могучего. Чернокудрый, с крупными добрыми губами, он смотрел на меня через прищур тяжелых век… Командир эльфов, – дошло до меня. Но смотрел он как старший брат…

***

Улица Северная такой ширины, что камень не перебросить. Весной она покрывается одуванчиками, летом клевером и ромашками, зимой толстенным слоем снега. Машины по окраинным улицам не ходят, после снегопадов можно переходить с улицы в огороды и дворы, не замечая заборов.

В мою тринадцатую зиму весь месяц январь падал с неба особый снег: тяжелый, липкий, архитектурный. Занялся строительством в огороде подснежных лабиринтов. Огорода не хватило, продолжил на улице. И тут возвел городской микрорайон высотой в собственный рост. Многоэтажки простояли до весны, привлекая прохожих. Как я мог знать, что мне придется жить в одном из этих домов? Я повторил в деталях то, чего еще нет в природе Империи…

Архитектурная практика продолжилась летом: построил улицу на окраине воображаемой деревни. И выбрал домик для перламутрового пластикового автомобильчика. Этот домик через годы я приобрел. Деревенская улица оказалась точно такой, как миниатюрная из досточек и фанерок. А большая копия игрушечного дома понадобилась для реабилитации после выполнения имперского интернационального долга. Обязательство перед Империей вещь тяжелая. И чтобы оплатить, снять его, иногда требуется вся жизнь без остатка.

***

Я постоянно искал, чем себя занять, чтобы отодвинуть тоску и непонимание. Никакое занятие не помогало. И часто возвращался к той мысли-цели, которая вошла в меня в первый день рождения. Тело слабело, болезни цеплялись в любое время года. Болел часто и серьезно, с полной потерей чувств. Беспамятство – сильнейший наркотик. В больницы не принимали, и реабилитация всякий раз проходила на огороде. Восстановив способность ходить, навещал соседние усадьбы. Интереснее других – огород Мосола. Земля в нем источает запах мягкий и молочный, а действует магически. Чем еще объяснить загадочный факт: у матери Мосола грудь всегда полна молоком. Когда бы я ни явился, она сажает обоих за стол, ставит два граненых стакана, обнажает грудь и нацеживает их до краев. Мосол зовет ее Катькой, а бабушку Мамкой. Есть у него и дед, начальник цеха на отцовском заводе. Но отца своего он не помнит и называет Матросом. Как-то, вернувшись из дальнего плавания, отец-Матрос застал жену в позиции измены. Отходил ее якорной бляхой на кожаном ремне и исчез из семейной биографии навсегда. Мосол, как и Миха, рос независимым, здоровым, и знал, чего от жизни хотеть.