Но другие уроки пронизывала скука. Восемь классов можно легко пройти года за четыре. В крайнем случае за пять, с учетом болезней. Но куда бы я потом делся? Да и кто бы разрешил? В среднюю школу переходили не все, манили «крупные деньги»: желтые и красные рубли. А еще моих сверстников влекла романтика взрослой жизни: умение обращаться с женским полом, выпивка до полного кайфа, физическая сила, вхождение в уличную или квартальную группу, отряд… В таком отряде можно не бояться других, то есть чужих, и показать им свое превосходство.
Народ качал мышцу, гонял мяч, ходил по сумеркам с гармошкой и гитарой. А я пытался понять смысл слов модных песен.
– …Я иду по Уругваю, ночь хочь выколи глаза… Слышны крики самураев…
– …Старый Череп на могиле чинно гнил, Клюкву старую с болота он любил…
С ночными самураями разобрался в библиотеке. Болотная Клюква долго не давала покоя. Но представить ее так и не получилось. Вот Череп, – другое дело. Закрываю глаза и он предстает рядом: громадный, полупрозрачный, из цветного стекла, умный и могущественный. Нет, песня неправильная. Череп не мог дружить ни со старой Клюквой, ни с вонючей Кикиморой. И совсем он не старый. Этот цветной Череп еще покажет себя…
Улица Северная начинается от Памятника на краю центрального парка. Трехкилометровый приличный уклон на восток, затем легкий подъем. Пересекает улицу аборигеновская доимперская речка Куегда, впадающая в Руму рядом с заводом. Железобетонный высоченный Памятник остался от освободительно-захватнических войн. На нем размещались пулеметы. А из мрачных внутренностей бетонной коробки пацаны добывали человеческие кости. Искали оружие, но его изъяли предыдущие поколения.
От Куегды до отцовского дома около сотни метров. Речка так себе, но в сезоны дождей и таяния снегов поднимается метра на два, доходя до ближних домов. Если разлив держится до морозов, получается громадный каток. Летом улицу покрывает сплошной ковер травы-муравы с обилием желтых одуванчиков и пахучего сладкого сиреневого клевера.
Улица Северная как стрела, летящая через океан в недружественную Коламбийскую Федерацию. Еще одна планетная Империя… У Михи, – единственный радиоприемник на весь квартал. Радиоволны будили интерес к заокеанской жизни среди гниющего прогресса. Если там все по-другому, все наоборот, то, может быть, мне надо туда? Там я стану раскрепощенным как Миха. И сильным как Макс. И буду, как он, разбирать-собирать любую машину. Макса не обидишь. Он накажет кого угодно. Макс бросил школу после седьмого класса, так как понял, что в образовании никакого житейского смысла. Но у него профессия, с тринадцати лет водит грузовые машины. У меня профессии нет и не предвидится. Кому я такой нужен в Западной Федерации?
В Нижне-Румске после восьмого класса для меня два пути. Один – поступление в заводское профтехучилище. Затем клепать торпедные катера или ремонтировать другие корабли. Стать копией наших отцов… Перспектива совсем не радует. Второй, – закончить среднюю школу. После нее выбор побольше…
В любом случае бежать некуда. Остается терпеть, жаловаться некому. А Нечто не спит, его глаз всегда рядом.
Рыжий из параллельного класса вообразил, что я обидел его каким-то словом. После уроков меня встретил большой Рыжий брат. Получив удар в челюсть, я упал. Одноклассники обходили меня, никто не хотел вмешиваться. Я сидел на земле школьного стадиона и молча плакал. Подошел ко мне один Паша. Протянув руку, сказал:
– Пойдем… Мама приготовила отличный борщ. Я тоже голодный…
У Паши я прожил трое суток. Пришел отец и тихо сказал:
– Пошли домой!
Теперь я мог сравнивать, несмотря на Стертое Время. С мамой у меня был бы такой же дом, как у Паши. И дело не в борщах. Тут никто ни на кого не злился, не кричал. Даже громко не говорил. Смотрели друг на друга мягко, родственно. Когда так, Нечто и к забору не смеет приблизиться.
Второй подобный раз приютил одноклассник Юра. И здесь говорили мало, только добрые слова. А у меня… Да если бы я привел кого-нибудь с собой, как Паша и Юра меня, обоих выставили бы за калитку.
Оставалось одно постоянное непротивное занятие – книги. Они говорят: в основе мира – материя. То есть мать, понимал я. Но существует и антиматерия. Антимать, то есть мачеха. Вместе они не живут, происходит аннигиляция, полное уничтожение всего.