Всё это я тщательно скрывал от окружающих, хотя мамуля, Зоя Андреевна, иной раз с подозрением посматривала на меня; слава Богу, у меня была собственная комната, где я мог свободно предаваться медитации, особенно по ночам.
Первое «разоблачение» произошло неожиданно. Сонечка, уже начинающая художница у нас, заболела. Обнаружили опухоль на печени. Ужасу в семье не было предела. Я же не просто знал, я видел, что всё обойдётся в самое ближайшее время, и опухоль окажется доброкачественной.
Поэтому мне приходилось прямо-таки строить гримасы отчаяния. Но мне верили.
Бедная Сонечка, несчастный, слепой как все люди, ребёнок! Что она могла знать! Она только рыдала, с таким безумием, с такой дрожью за свою жизнь, что я сам начинал сомневаться…
Но в клинике, куда её положили, я собрал все силы, чтобы спасти её не от смерти, которая ей не угрожала (как выяснилось впоследствии для всех), а от бесконечного ужаса перед смертью в её сознании. Я чувствовал, что она может сойти с ума ещё задолго до операции.
И здесь мне, конечно, пришлось приоткрыться. Я начал с того, что как-то вечером расписал ей весь следующий день, до подробностей, до всех анализов и т. д. Она была ошеломлена. Обалдение её было настолько велико, что вытеснило ужас, и она встретила меня на следующий день с широко открытыми глазами, в которых не было и слезинки.
— Саша, ты что? — только и спросила она.
Признаюсь, такие мелочи, как предвидение будущего дня дались мне с трудом, неимоверным, длительным усилием, но так всегда бывает со всякой мелочью, ибо настоящие прозрения даются молниеносно и часто непредсказуемо. Поэтому я довольно резко сказал ей:
— Соня, слушай меня внимательно. Я твой брат и желаю тебе только добра. Но я не только твой брат, а гораздо больше…
И пошло!
Прежде всего, я озвучил перед ней её самые секретные, затаённые, взлелеянные мысли, которые она длительное время таила в себе. От такой шоковой терапии она сжалась, как пойманная мошка, и только прошептала: «Помолчи… не надо».
И тогда только мне удалось убедить её в моём всевиденьи. И это всевиденье моё говорило ей о том, что она будет жить… И она сломилась в лучшую, солнечную сторону.
Бедная Сонечка! Она встретила приближающийся (временный) уход своего сознания со сцены так называемой жизни с трепетом, но не с ужасом. Операция прошла удачно и без тревожных последствий. Я всё время посещал её и после. Потому что не мог забыть нечеловеческий ужас в её глазах перед воображаемым исчезновением навсегда, смертью, так сказать.
Моя цель была выбить из её головы этот бред, который она принимала за реальное чудовище. Она ослабла, мучилась, но дикая радость от того, что она выжила, двигала её ум только в одном направлении: разрешить загадку смерти, убить бездну. Она верила мне, сходила с ума от неописуемого счастья, когда я приходил. И я приступал к немедленному духовному излечению. Мои аргументы были традиционными, они известны, но я добавил кое-что о весьма экзотическом из собственного опыта.
Вдруг с какой-то стремительностью, параллельно физическому выздоровлению, она ясно осознала, что никакой смерти как конца её существованию — нет, и такого не может быть.
Чудовище оказалось химерой, словно специально созданной современной цивилизацией циклопов и роботов.
Но она была живая, как, впрочем, и многие другие люди вокруг, большинство даже, окружающие меня и мою семью, к примеру. Казалось, эта удивительная цивилизация должна была проглотить, разжевать и выбросить в подвалы ада — ан нет! Вопреки всему.
Я это ясно вижу: грязь и падение не уничтожили вертикаль. Это весьма таинственно, но это так. Россия, не сдавайся!
Но Сонечка моя вообще оказалась на редкость удачливой в метафизическом отношении. Как выздоровела — взялась веселиться, пить вино, радоваться каждой секунде своего бытия, но в то же время бросилась читать ту литературу о существе человека, которую я ей рекомендовал…
Но вскоре я потерял её из поля повседневного общения. Я женился на Римме, словно явившейся из ниоткуда.
Отец припас для меня однокомнатную квартирку, а Соня осталась с родителями в нашей трёхкомнатной.
К тому времени я приобрёл феноменальные, неожиданно для меня, знания нескольких языков, и потому существовал безбедно. Это, наверное, произошло по наследству от отца.
Потому к этому времени и он изменил своё представление обо мне как о придурке.
История моя с Риммой была в меру гротескна и сюрреальна. Почему я её более или менее полюбил — теперь уже не помню. Она была глазной врач. Главное для меня было убедить её оставить для меня пространство и время для периодической ежедневной медитации и более чем медитации.