— Когда этот мрак кончится? — вдруг спросила Вика, и с этого началось.
Но я быстро восстановил равновесие:
— Вспомнили бы не о девяностых годах, а о семнадцатом годе. Пришли твердолобые, как скала, обезумевшие от крови фанатики, комиссары. И что от них осталось? Ушли комиссары, уйдут и эти… Накипь девяностых годов, уголовники, полууголовники, обезумевшие не от крови, а от наживы. Которым наплевать на людей, на страну, даже свою презренную жизнь отдадут за деньги… И потом — одна дорога, сами знаете, куда… Они обречены…
— Уйдут-то они, уйдут, — возражал Солин, всегда довольный Викой, даже её истериками. — Но, прежде чем уйти, такое наворотят… И комиссары ушли, но не без следа и жути…
В заключение, у последней чашки чая, Сугробов убедил всех:
— Кто бы ни приходил, а внутри себя Россия остаётся Россией. И никто её не сдвинет против себя, против своей сути… Даже оккупация.
Последнее, правда, вызывало сомнение.
— Поверженная страна — это уже другая страна. И то же — поверженный народ, — так, кажется, среагировал Солин.
И Вика, продолжая, подхватила:
— Нас всё время хотят уничтожить. Я знаю, история, слава Богу, — моя профессия. Но не удастся, любая их агрессия оборачивается их гибелью. «Прикосновение — смерть», — как писал Волошин. Даже оплаченные революции не помогли: это обернулось братанием и крушением империи, у них в Германии после Первой мировой войны.
Вика продолжала дальше, довольно мастерски, подчёркивая, что на Россию всегда нападали тогда, когда считали её слабой, до того, как она могла бы перевооружиться.
Всё это было очевидным, но она говорила с такой страстью и приводя такие исторические детали, которые далеко не всем были известны, что её заслушались.
Это выглядело как мастер-класс, погружение в скрытые, не всем ясные изгибы истории.
Для Риты такое оказалось подлинным откровением. Бедняжка мало знала о собственной истории.
— Теперь понятно, почему мы всегда так нелегко жили, — растерянно проговорила она. — Сколько ресурсов и сил уходило на оборону… Приходилось защищаться порой от всего западного мира в целом… Одна страна…
— Но здесь, в этом саду, — тихо рассмеялась Соня, — никакой другой мир нас не тронет. …В том числе и накипь внутри страны… Если есть уже сейчас очаги России духа, и их надо издавать, то мы не погибнем. Нас не завоюют, не разложат изнутри страны, не заселят и не вытеснят пришлые народы (так, как погибли римляне, к примеру). Потому что, если будет Россия духа, высшие силы сберегут нас. Для этого достаточно не так уж много людей.
Она закончила так же тихо, как начала, и была тишина. Наступала ночь, и её шелесты напоминали о непредсказуемом. И хрупкая, точно пришедшая со звёзд, фигура Сони, она сама, её шёпот и молчание, говорили сами за себя. Чайный вечер прошёл в замирании. Все, конечно, остались ночевать в нашем доме.
…Утром всё было спокойно. Простыл и след пожара. Деревья — неподвижные существа — дышали собственной радостью. Я встал рано, и следом за мной Сугробов. И мы с Мишей уселись на террасе выпить кофеёчку.
И тогда он впервые так открыто и осознанно заговорил о Соне. Правда, и без этого было видно, что он как-то влюблён, что ли, в неё. Кстати, после смерти жены он вёл, конечно, довольно свободную жизнь, но о сыне, Алёше, заботился, любил, хотя он больше пребывал в надёжных руках бабушки. Алёшу этого я тогда ещё не видел, но когда увидел…
Вместо того чтобы просветлеть, Миша помрачнел, когда стал говорить о Соне.
— Вот что, Сашка, — сказал он, — твоя сестра — напрямик из Серебряного века.
— Не совсем, — поправил я.
— Пусть не совсем. Она меня своей душой, своим присутствием очаровала и околдовала. Кто она? Откуда? Это какая-то магия! Ты сам-то хорош, но она…
— Но она женщина, замужем, не забудь.
— Да я боюсь к ней прикоснуться. В том-то и волшебство. Да, она — женщина двадцать первого века, не тургеневская девушка из дворянской усадьбы, чёрт возьми… И в то же время… откуда этот странный покой, эта отрешённость? Не монашеская, нет, это какая-то высшая отрешённость, внутри которой просвечивает своеобразная неземная мудрость… даже не мудрость — то для мужчин, скорее, состояние.
— Какое состояние?
— Мудрого ужаса перед Бездной…
— Ну, ты наговорил…
— Не знаю. Не могу точно определить… От неё веет какой-то бесконечностью, духовно не обязательно свойственной женскому началу… Это не Прекрасная Дама Блока, пришедшая из высших миров… Она, сестра твоя, пришла из Бесконечности, из мистической Бесконечности, и сама есть духовная Бесконечность, которую она духовно переживает в себе… Это её состояние… Она выше мысли…