Закончив, Андрей приподнялся и нежно провел рукой по лезвию топора, как будто лаская его. Александр смотрел на все это с замиранием сердца.
– Было ли в твоей жизни, Санек, такое, что утром ты проснулся одним человеком, а вечером заснул совершенно другим? Падал ли ты когда-нибудь откуда-то сверху на самое зловонное, наполненное дерьмом дно?! Падал, наверное. Но не с такой высоты и… не в такое дерьмо как я…
– Где бы ты там не валялся, детей трогать подло и омерзительно! – тихим голосом ответил ему Александр.
– Омерзительно, говоришь? Омерзительно! Да! Ей богу, командир, здесь я с тобой согласен на все сто. Но ведь и я ребеночком был! – здесь он снова улыбнулся своей прежней улыбкой. – Да и мерзость, как ты говоришь, ведь это тоже вопрос относительный. Кому-то мерзость в дерьмо вляпаться, а для кого-то нет ничего слаще и вкуснее самого дерьмового дерьма. Жукам, всяким навозным, например!
– Это вот ты как раз и есть со своей этой системой ценностей.
– Я! Я, ей богу, старина, я! – смеялся, полностью соглашался с ним во всем Андрей. – И ведь не поспорить с тобой, прав ты, Санчо Панчо, тысяча чертей! Так оно ведь и есть – жучара наинавознейшая! Скользкая, мерзкая, вонючая! Дома в Барселоне у меня нет, по музеям мировой славы я не шатался, «Гернику» видел только на фотографиях, да и по правде-то тебе сказать, так, на ушко, чтобы не опозориться окончательно в кругах образованнейшей богемы, картинка-то говно какое-то – бычьи морды, лошади, лампочки. Что это картина что ли?! Васнецов в сотни раз лучше рисовал, не про войну, конечно, но… смысл тоже был. Но это хер с ним. Это дело вкуса. В самолетах в бизнес классе, Саня, я тоже не летал. В сортир однажды в носовую часть попросился – и то послали. Сказали не холопское, мол, это дело к господам в сральню лезть. А языки твои, английский твой, испанский, гутаришь на них лучше самих Черчилля с Франко, куда мне до всего этого! А запонки твои, а машины, а жена твоя? М-м-м… «Кати!», ведь у нее даже имя такое не русское? Ведь она красавица! И ты такую красоту предлагал мне порубить! Не жизнь у тебя была, а малина, Санек. Не человек ты был, а статус, обложка глянцевого журнала, человек-лакированный ботинок! Но, Саня, есть одно «но» в тебе, во мне и во всем том, что нас с тобой окружает. Маленькое такое, незначительное, но навязчивое, как муха навозная, как жук о котором мы только что с тобой рассуждали! Ты вот давеча мне про себя рассказывал, про охоту свою, про закон и про твое отношение ко всему этому миру, такое… особенное. Мол, моя жизнь, мои правила, да? Хорошая такая позиция, красивая, сильная, если во всё это не вникать очень уж глубоко. Но ведь она и ответственность за собой влечет и ответственность не маленькую. Ведь нельзя же одной и той же бумагой и жопу себе подтирать и на ней же стихи к любимой строчить. Вернее, можно, конечно, чисто физически можно, но ведь это не элегантно, Санек, получается, не богемно. Понимаешь?
– Нет…
Андрей развел руками.
– Ну соберись ты с мыслями, Алехандро! Давай, последнее мыслительное усилие с твоей стороны! Ведь ты любишь пофилософствовать, других на путь истины поставить, да и себя показать ты не прочь был. Ведь это общество вокруг тебя, ведь ты по нему топтался. Законы, нормы нравственности, мораль… Ведь всё это ты отправил на свалку. Ведь это всё не для тебя, для насекомых, для тварей дрожащих, для тех, кого на один горшок с господами не пускают. Ведь ты-то другой! Ты ведь бог, причем такой, не этот христианский, вечно задрипанный и измученный, а олимпийский, с бицухой, как у культуриста, с хером, как у быка с картины Пикассо и с внешностью как у Брэда Питта, до того, как он Анджелину повстречал, естественно. Ты думал, что ты мог рубить направо и налево. Ты ведь охотник! На всё остальное тебе посрать, ты так решил и всё! Закон это там, для отморозков всяких, но никак не для тебя. Ну что ж, позиция сильная, позиция имеющая полное право на существование, если, конечно, смотреть на мир твоими глазами. Нет больше закона, есть лишь ты против всего остального мира. И долго этот мир стоял перед тобой на коленях, не молился только, а так, со ртом открытым стоял, пока ты ему туда это… жезл свой царский засовывал. Ну а теперь чуть дальше давай зайдем. Уж философствовать, так по полной, – Андрей снова засмеялся, но почти сразу остановился и лицо его приняло прежнее серьезное выражение. – Представь, что в этом мире ты такой не один. Представь, что вдруг из оставшихся семи миллиардов людей появляется еще парочка таких же просветленных вроде тебя. Типа буду делать что хочу, ибо я есмь бог, а все остальное это так, биомасса, созданная лишь для моей потехи. И ведь возможно это, чисто теоретически, ну даже математически, скорее, возможно. Ведь числа-то какие – миллиарды. Уж один из миллиарда – так это точно будет. Отношение этих избранных к прочему фекальному сброду мы уже с тобой уяснили, а вот между собой-то они как будут относиться? Ведь один бог и второй бог, и оба любят головы направо и налево рубить, и вот тут-то проблемка у нас и начинает вырисовываться. Ну а теперь представь себе, что их не один и не два, а десятки тысяч, сотни, может даже, миллионы. Ведь они глотки друг другу грызть начнут, ведь они мир спалят, ведь они… – тут Андрей подмигнул Александру, – …ведь они уже друг на друга охотиться начнут!