– Пришел все-таки? – крикнул он в темноту, хотя скорее не крикнул, а так – громко проговорил. Орать почему-то ему не хотелось, по крайней мере пока. Ответа же не было, но через мгновение уже где-то в другом месте послышался новый хруст. Должно быть здесь он был уже действительно не один.
Он докурил сигарету несколькими большими затяжками и выкинул окурок в полыхавший костер. Снова послышался треск, в этот раз где-то позади, но Алиев уже не оборачивался. Он снова опустился на кочку и снова потянулся к кобуре. Щелкнула застежка и он, стараясь не делать резких движений, аккуратно извлек из нее пистолет и внимательно осмотрел его при тусклом свете костра. Огонь переливался маленькими светлыми точками в его отполированной поверхности. Алиев взял его второй рукой за ствол и осторожным движением отбросил пистолет куда-то в сторону. Пистолет с еле слышным шумом упал на мягкий мох.
– Очень холодно сегодня, брат! – начал он тихо. Он хотел, чтобы голос его звучал спокойно, но голос его почему-то дрожал. Он снова полез во внутренний карман и достал из него небольшую металлическую флягу – его верное лекарство для смелости и решительности. – Днем, говорят, десять градусов было где-то в центре города. А здесь сейчас минус, хоть и южнее. Минус пять может, минус семь даже, скорее. Руки вон околели, пальцы еле шевелятся! – Алиев не без труда свинтил небольшую пробку и бросил ее на землю, к пистолету. Металл слабо лязгнул по металлу. – Но это ничего, даже самые дубовые холода рано или поздно заканчиваются и за ними всегда приходят теплые дни. У природы-матушки всё просто и всё предсказуемо. И что бы мы ни делали, как бы не лезли из штанов вон, за осенью всегда придет зима, за ней весна и за весной всегда будет лето. Так было и так будет всегда. И только мы, люди, то рождаемся, то умираем, как какой-то универсальный расходный материал.
Он наклонился вперед и бросил в костер еще пару крупных веток. Через несколько секунд пламя охватило их и снова горлышко фляги коснулось его тонких губ.
– Хотя и это всё херня, брат. Природа ведь она тоже не вечна. Все эти леса, все эти поля, мох под ногами, деревья. С этим всё и так понятно, это всё засрать можно до неузнаваемости, спалить, не знаю, в асфальт закатать! Но Земля, Солнце, даже звезды! – Алиев поднял голову к небу и долго, почти минуту ничего не говорил, рассматривая мерцавшие в атмосферных искажениях звезды, – звезды, брат, ведь они тоже не вечны. Тысячи, сотни тысяч, миллионы световых лет отделяют нас и их. Ты не видишь звезд на небе, ты видишь призраки, мертвые тела космических организмов, свет которых летел до нас миллионы лет. Вот эта вот, над этой вот березой здоровенной. Видишь, маленькая такая? – он ткнул пальцем в небо. – До нее, может, миллиарды лет, световых лет, не километров, не миль морских. Ее уже нет, ее инопланетяне спалили может, она превратилась в космическую пыль, в пустоту, в черную дыру, может, в карлика большого там или… маленького. Миллиарды лет. Ты представляешь, что такое миллиард лет, брат? Единица и сзади восемь… нет, девять нулей. Я нет. Я не представляю! Это много, это больше чем жизнь… и смерть… и опять жизнь… и опять смерть! Причем не человеческая жизнь и смерть, а скорее божественная! Кстати, веришь ты в бога? – продолжил он сразу, не останавливая потока своих не до конца последовательных мыслей. – Хотя нет. Стой!!! Не отвечай. Нельзя такие вопросы задавать. Учили нас так. Люди разные, у всех свои в башке тараканы живут. Обидеться могут, ведь бога все по-разному себе представлять могут. Кто такого деда с бородой, кто дуршлаг с макаронами, а кто-то самого себя богом считает, убивать других может, ибо выше по развитию или что еще хуже – по должности!
Алиев снова отпил из фляги, крякнул и повернул голову туда, где снова услышал хруст ветки. Костер освещал пространство метров на десять вокруг. Тот, кто ходил там был дальше и временами, краем глаза, ему казалось, что он видел слабую тень, которая проплывала между светлых стволов берез, но каждый раз присматриваясь, он видел там лишь пустоту и уходивший в бесконечную мрачную даль лес.
– Насчет должности и этих мелких божков. Историю одну тебе расскажу небольшую. Так, посмеяться… или… может поплакать. Есть у нас такой товарищ один, был точнее – выгнали его взашей и вроде как посадили даже. Начальник мой бывший. Вроде Славы Шабаева, только Слава, хоть и взятки брал, но попроще был, поадекватнее что ли. Этот же важный и цену себе знал! Да не просто знал, а так, чуть ли не на лбу ее себе прописал. Позвал несколько недель назад меня к себе в кабинет. А кабинет у него такой, знаешь, не кабинет, а прям музей достижений собственной личности. Портреты везде его висят – один с армии, с усиками такими жиденькими, петушок такой, мать его, но рожа уже кирпичом, с таким выражением, как будто говорит тебе прямо с фотографии – смотрите, смотрите, сучьи дети, вот вырасту и будете вы передо мной раком ползать. И ведь ползали перед ним насекомые всякие, аж противно было! Потом еще куча всяких фотографий. Прямо не кабинет, а уголок эволюции человека – каждый год новая фотография и каждый год рожа всё шире и шире становится. И вот последняя – большая такая, видимо на маленькую фотографию рожа таких размеров уже совсем не влезает. Ну и вот, зовет меня как-то этот персонаж к себе в кабинет, дверь за мной закрывает, садись, говорит, давай, рассказывай, что да как. Да, говорю, что рассказывать-то, работаю, ищу преступников. Ах ищешь, говорит, а что, говорит, с этим делом, где подполковника Шабаева убили, нашел, говорит, кого? Ищу пока, я ему отвечаю. А это, второе, где семейство Коровкиных на капусту порезали, тоже ищешь? Тоже ищу, говорю. А вот мне из-за тебя, сучий ты сын, говорит, выговор уже один прилетел сверху. Премии меня новогодней хотят лишить из-за тебя, такого подонка и бездарности. Это он мне в лицо, значит, всё говорит, не стесняясь в выражениях. Не найдешь, говорит, до Нового года никого, будешь мне половину своей зарплаты отдавать каждый месяц, а то, говорит, и недели здесь больше не проведешь. Понял меня, сука? – такими словами прямо и величал, дословно почти тебе пересказываю. Выслушал я его внимательно, встал, к столу его подошел, он так это на спинку кресла облокотился, руки крестом на груди сложил, слушать мои доводы, видимо, приготовился. Ну я и выложил ему все свои соображения на эту тему – на половину моей зарплаты, говорю ему, ты себя даже колесо на свою машину не купишь, но вот, говорю, если бы ты, пидор, хотя бы четверть тех денег, которые ты за алкашку и сигареты у метро стрижешь своим подчиненным раздавал, то каждый бы давно себе квартиру купил, причем не в ипотеку и не в Колтушах каких-нибудь с Парнасом, а в центре, да еще и с видом на Неву, да еще и с паркингом в придачу. Прихере-е-е-л! Захрипел сначала, потом захрюкал, потом глаза выкатил как каракатица какая-то и смотрит на меня. А я на него смотрю. Минуту мы щами друг друга так любовались. Потом отошел, видимо, язык отлип от… к чему у него он прилип там, и говорит мне голоском таким уже, значит, срывающимся, писклявым – как ты посмел, мразь ты такая-то, драть тебя кверху долго жопой, такого благородного человека как я, который тебя по должности там и по уму хер знает как выше, гомосексуалистом назвать и во взяточничестве обвинить?! А ну, говорит, живо давай удостоверение и оружие сюда! Ну тут уже и мои нервы не железными оказались. Вытащил я пистолет, вот этот самый, – Алиев кивнул головой на блестевший в свете костра пистолет, – с предохранителя снял, курок взвел и ему прямо ко лбу его прижал. Нет, говорю, попутал ты, брат, не называл я тебе гомосексуалистом. Гомосексуалист, говорю ему, это Чайковский Петр Ильич, Фредди Меркьюри гомосексуалистом был, Оскар Уайлд, говорю, из этих ребят тоже вроде как числился, а ты же, говорю, пидор поганый к которому ни один приличный пидорас ни то что жопой, да даже лицом не повернется. Вот тут-то его прихватило не по-детски, в штаны даже нагадил, буквально причем, перднул, а потом и дерьмом запахло. Не знаю, как я тогда сдержался. Не стал я в него стрелять. Пожалел, хотя… не надо было. Батя покойный говорил – если достал пушку – стреляй. Но я не стал. Только портреты его с его поганой жирной харей всё расстрелял, в каждый, прямо в лоб по пуле всадил. Половину зарплаты ему должен отдать, мать его! Стрелял пока патроны не закончились. А потом – на, говорю, тебе мое оружие, и этим же пистолетом ему в рожу и запустил. Бровь ему пробил, кровища потекла. Думал бросится на меня, как пистолет разряжу, тут-то я ему и наваляю – это уже честно будет, по-офицерски. А он лишь в угол забился, да ручонки так к лицу, – пощади, мол. Пощадил в итоге, ушел! – Алиев снова отпил из фляги, потом поставил ее вниз, к ноге, достал очередную сигарету из кармана и раскурил ее. – Пошел я домой тогда, пришел, куртку сбросил. Говорю жене, – приготовь мне харчо. Понимал тогда, что посадят, а там еще и убьют, ведь эта сволота и там власть имеет. В последний раз нормальн