Но какие же такие достижения числились за доцентом Петелом, коль скоро он почитал для себя возможным свысока говорить о других петухах науки?
Практически – с гулькин нос, а если они, на чей-то дотошный взгляд, и были, то – весьма и весьма сомнительные.
Отсутствие бесспорных научных заслуг сполна подменялось своеобычной харизмой. Она у Петела и впрямь наличествовала. Петел был известен среди оперенных и квохчущих соотечественников как отъявленный «курофил», он всячески отстаивал чистоту древне-куриного языка, которому придумал особое название – «курояз». Даже слово «петух» доцент объявил злостным неологизмом, то есть, по его выражению – новоязом: дескать, в древних текстах слова «петух» вообще нет, а есть понятие «петел».
– И – прислушайтесь-ка! – возглашая это, «курофил», казалось готов был заклевать любого несогласного. – Вы только прислушайтесь! Фонетически, то есть, тьфу… на слух, «петух» отдает тухлятиной… Петух – протух! Прямо бройлерщина какая-то…
Более-менее здравомыслящие особи из куриного племени не принимали доцента Петела всерьез, но все-таки… Ученый! А их не так много в Кур-Щавеле. «Пусть будет», – примирительно говорили о бурной деятельности Петела, хоть она и порядком всем досаждала. И в этом «пусть» сказывался национальный характер обитателей Кур-Щавеля. «Раз оно есть – так пусть уж и будет себе дальше», – вот нехитрая жизненная философия завзятого курщавельца.
А пока что два непримиримых научных гладиатора шли бок о бок, крыло в крыло, шпора к шпоре.
В этот момент с престарелым профессором начало происходить нечто странное, а пожалуй что – и болезненное: он вдруг дернулся пару раз, засучил окорочками, потом мелко-мелко задрожал…
А дальше… Дальше почтенный ученый и член президиума палаты «Куриные мозги» изобразил ну просто невероятный для его преклонного возраста пируэт: правой когтистой (неокольцованной) лапой выхватил из-под левого плеча драгоценный свиток, высоко подняв его в воздух, чтоб текст не запылился. И так-то вот, стоя на одной ноге с золотым ободком в весьма щекотливой позе, посунулся клювом в левую подмышку, затряс головой, словно в приступе болезни Паркинсона.
Доцент Петел молча и сочувственно наблюдал за этими выкрутасами Алектора посреди пыльной дороги. Наконец кур-ратор наук издал удовлетворенный квохт, выпростал клюв из пушистой подмышки, запрокинул голову и… По горлу его судорожным комком прокатился глотательный спазм. Профессор открыл сомкнутые до того веки, блаженно улыбнулся.
Наверное, такое же удовольствие испытывают некоторые, прожевав и проглотив козявку из носа.
Профессор поэтапно вернул себе прежнее, солидное обличье: свиток – под мышкой, обе ноги погружены в дорожную пыль, голова со свешенным набок гребешком горделиво сидит на плечах.
– Что, совсем завшивели в вашем мрачном уединении? – понимающе покивал головой Петел. – Хоть крупная, жирная вошь-то попалась?
– Нормальная, – отвечал довольный Алектор. – А у вас, можно подумать, подмышки не в пушку? И там никогда не случалось гостить вшам?
– Отчего же? – пожал плечами Петел. – Очень даже часто гостят они в моем оперении. Врач Куропат говорил, что это у меня от нервов, от тяжких, непрерывных раздумий о судьбах Отечества…
– Вот-вот, – впервые за долгое время поддержал своего непримиримого оппонента Алектор. – Знаете ли, вши – спутники таинственной курьей души…
Это оригинальное, поистине программное изречение вырвалось у профессора совершенно случайно, и потому он тут же ревниво зыркнул на своего научного оппонента – уж не запомнил ли его зоил это рифмованное и донельзя философическое изречение, уж не присвоит ли его себе доцент Петел, чтоб использовать в своем очередном спиче с трибуны «Куриных мозгов»?
Но Петелу больше понравился не сам смысл изречения, и даже не на редкость удачная рифма «вши – души»… О, нет для него ключевым словом в высказывании старшего коллеги было совсем другое…
– Вот именно! – радостно возгласил Петел. – Именно – курьей, курьей души! Браво, профессор. Думаю, мы с вами все-таки скукарекаемся на следующих дебатах в палате ума…
– Дебатах? По поводу чего? – подозрительно, искоса глянул на своего недруга профессор.
А сам подумал: «Довольно странное ликование для завзятого сторонника пет-риархата, для курятнико-строевца Петела. – Вот если бы я сказал – «петушиной души», тогда все было бы более-менее ясно… Хотя он и слово «петух» не слишком-то жалует».