И виртуозно изобразил конское ржание, чему немало способствовало сочетание звуков «р» и «ж» в заключительной и донельзя оскорбительной фразе.
Старик счел нужным обидеться.
– Между прочим, вы в пылу нашей полемики употребили два совершенно невозможных для истинного курофила словца: «моветон» и «прожект». Или вы больше не курофил? С вас такое станется – взять да и поменять научную ориентацию.
– А вот это – мой секрет, мое, с позволения сказать, ноу-хау, – загадочно молвил Петел и подмигнул своим белесым веком Кур-Ратору.
Старик хотел было ускорить шаг, чтоб избавиться от неприятного попутчика. Но почему-то не сделал этого, продолжая шествовать бок-о-бок с доцентом. Алектора так и подмывало спросить: а с чем, собственно говоря, сам-то Петел идет в редакцию?
Профессор ревниво поглядывал на листки бумаги, торчащие из подмышки доцента.
– Э… Коллега… – маститый мэтр заставил себя подольститься к своему зоилу при помощи столь уважительного слова, как бы уравнивающего их на ученых весах. – А что это, позвольте спросить, вы несете Конь-Куру? Уж не статью ли?
– Статью… – пропел доцент с оттенком юродства. – Эка вы, корифей наш, завернули! Куда уж мне, статью… Так, не статью, галиматью!
– Я так и думал, – сухо отчеканил Алектор, проклиная себя за минутную слабость угодничества.
– Но мою-то галиматью Конь-Кур примет, и ее будут читать в курзалах! – не то злобно, не то победно «дал петуха» доцент Петел. – В отличие от ваших рассуждизмов, коллега.
Последнее слово можно было бы истолковать как ответный комплимент, если бы доцент при его произнесении не ухитрился вложить весь отпущенный ему природой сарказм.
По сторонам, вдоль дороги, густо устланной пылью, в которой так любили поваляться сытые петушки, стояли аккуратные бревенчатые избушки-курятники, крытые соломой. На каждом коньке каждой крыши красовался более или менее искусно вырезанный из дерева раскрашенный петушок. И если приглядеться повнимательней, то сходство с хозяином курятника, сидящим на крылечке с чашечкой травяного чая, становилось совершенно очевидным.
А поодаль, на завалинке, (это уж непременно!) примостилась домовитая клуша, возле ног которой бестолково суетились, перекатывались, как желтые теннисные шарики, пушистые цыплята. Как правило, хозяйка вязала для них что-то теплое – носочки или душегрейку. Тоже одна из необъяснимых, но стойких традиций Кур-Щавеля – ведь погода в благодатной долине всегда была самой что ни на есть приятной для оперенных обитателей. Приятной во всех отношениях.
И тем не менее над каждой крышей изб-курятников обязательно высилась печная труба, да еще и дымила время от времени. И это вовсе не означало, что в печи готовится что-то вкусненькое – о нет! Куриное племя питалось главным образом свежей травкой и сырым зерном. Лишь иногда кому-нибудь взбредало в голову отварить геркулес или запарить брюкву, а то и репу. Да, такое в курятниках случалось нечасто. Но огонь в печи горел вечерами, полыхал красным петухом. Зачем? Просто… Просто вековая святость семейного очага, у которого можно посидеть со всем выводком и неторопливо покудахтать о том, о сем, почиталась как незыблемый устой правильного домашнего быта.
А возле изб Кур-Щавеля – неизменный палисадничек с любимыми в этой семье цветами: тюльпанами, ромашками, хризантемами…
«Как все-таки у нас однообразно, аж зевотно», – думал доцент Петел.
«Как все-таки у нас мило, все по старинным куриным обычаям!» – думал профессор Алектор.
А вот – хлевок Папаши Кур-Раша. Забавное и умилительное зрелище, надо вам доложить: в недавнем прошлом – главный бедо кур и задира, он теперь женился, остепенился и обзавелся завидным выводком. Смотрите-ка: сам сидит на яйцах подле своей пухленькой супруги, кончиками крыльев держит растянутую пряжу, а дражайшая половинка его, как и положено почтенной матроне, вяжет что-то затейливое…
Глава седьмая
Те же, Мазокур и курочки Тизанской породы
– Вот спрашивается, – размышлял вслух профессор Алектор, словно бы не замечая подпрыгивающего рядом Петела. – Да-да! Природа нам дала для счастливой и безмятежной жизни ну… ну абсолютно все! Все-о! – вдруг проревел Алектор, тоскуя. – Сколько у нас строевого леса для курятников – пили, не хочу! Сколько пашен паханных, пшенных! Весь птичий мир нашпиговать зерном можем. А мы? Взять хотя бы нас, ученых и якобы ученых. Почему мы то и дело находим повод спорить, клевать друг друга? Ведь слово «клевета» происходит от глагола «клевать»… Оклеветанный – значит, заклеванный в спорах и диспутах, порой больше похожих на потешные петушьи схватки…